Вильгельм Гауф - Сказки, рассказанные на ночь

Крестьянин взял один факел себе, другой протянул Георгу: путь был темен и, вероятно, небезопасен. Прошептав предостережение, музыкант шагнул в темные ворота.

Георг ожидал увидеть узкую и короткую звериную нору, какие не раз ему попадались в лесах его родины. И как же был удивлен, когда перед его глазами открылись величественные залы подземного дворца! В детстве он слышал из уст оруженосца, прадед которого в Палестине попал в тюремные застенки, одну сказку, передаваемую от поколения к поколению, как некий мальчик был сослан злым волшебником под землю, во дворец, величественная красота которого превосходила все, что отрок видел когда-либо на земле, все, что смелая фантазия Востока могла только придумать пышного и великолепного: золотые колонны с хрустальными капителями, сводчатые купола со смарагдами и сапфирами, алмазные стены, отблеск которых буквально слепил глаза.

Это сказание, глубоко засевшее в детском воображении, теперь ожило, осуществилось наяву перед глазами изумленного юноши. То и дело, привлекаемый новым зрелищем, он останавливался, высоко поднимал свой факел и наслаждался величественным видом громадных, причудливо изогнутых сводов, которые сверкали и переливались, как тысячи алмазов и горы хрусталя.

Но большее потрясение ждало его впереди, когда проводник свернул налево и провел в широкий и высокий грот, который казался торжественно украшенным залом подземного дворца. Заметив, что юноша никак не налюбуется волшебным видом этого чуда природы, Ханс взял из его рук факел и влез на выдающуюся скалу. Б о льшая часть грота осветилась.

Блестящие белые скалы составляли его стены, арки, своды, громадные размеры которых удивляли человеческий глаз, образовывали дивный купол, с которого свисали миллионы застывших капелек, светившихся всеми цветами радуги. Причудливыми фигурами стояли вокруг скалы, а возбужденная фантазия и упоенный взор видели в них то часовню, то большой алтарь с красивой драпировкой, украшенной готическими узорами. Даже орг а н присутствовал в этом подземном соборе.

Пламя факелов сильно колебалось, длинные тени скользили и перебегали по блестящим стенам и казались какими-то таинственными, величественными изображениями святых, которые то появлялись, то скрывались в причудливых нишах.

Так украшала подземное святилище христианскими образами фантазия юноши, полного почтения к Божественным творениям, в то время как Аладдин со своею волшебною лампой видел в великолепных залах лишь вечнозеленые райские кущи.

Проводник, найдя, что рыцарь достаточно насытился зрелищем, слез со своего пьедестала.

— Это — Пещера Туманов, — сказал он. — Мало кто в нашей стране о ней знает, она знакома лишь охотникам да пастухам, но и из них только немногие отваживаются входить сюда: так много дурного говорят об этом жилище призраков. Тому, кто недостаточно хорошо знает эту пещеру, я бы не советовал в нее спускаться. Здесь есть такие глубокие пропасти и подземные озера, что, если хоть раз попадешь туда, назад на свет божий не вернешься. Есть тут также потайные ходы и укрытия, своего рода комнаты, о них знают лишь пять человек.

— А изгнанный рыцарь? — спросил Георг.

— Возьмите факел и следуйте за мной, — коротко произнес Ханс и двинулся в боковой ход.

Шагов через двадцать Георгу показалось, что он слышит глухие звуки отдаленного органа. Рыцарь обратил внимание своего проводника на удивительное явление.

— Это пение, — ответил тот, — оно звучит под этими сводами необыкновенно приятно. Если бы здесь запели два или три человека, нам бы показалось, что целый хор монахов поет аллилуйю.

По мере того как путники продвигались вперед, пение звучало сильнее и сильнее, внятнее и внятнее выделялись из общей вереницы звуков приятные модуляции сильного молодого мужского голоса.

Спутники завернули за угол скалы, и голос невидимого певца зазвучал совсем близко, откуда-то сверху. Голосу вторило многократное эхо, которое перемешивалось с шелестом падающих с камней капель, бормотанием подземных вод и опускалось в темную таинственную глубину.

— Это то самое место, — проговорил проводник, — там, наверху, в скале, — жилище несчастливого человека. Вы слышите песню? Давайте постоим и послушаем до конца. Он не привык к тому, чтобы его перебивали, когда еще был наверху.

Путники прислушались, сквозь повторяющееся эхо и шепот воды до них донеслись слова песни, которую пел изгнанник:

Певец умолк.

Вслед замиравшим звукам песни раздался глубокий вздох неудовлетворенности и горя. По грубому лицу хардтского музыканта катились слезы.

От Георга не ускользнуло, что он пытался вернуть себе прежнее самообладание и показаться перед изгнанником со светлым челом и не замутненными тревогой глазами.

Ханс дал Георгу второй факел и стал карабкаться по гладкой скользкой скале, ведущей в грот, откуда звучало пение. Георг подумал, что проводник, должно быть, хочет доложить о нем рыцарю, но вскоре увидел, что тот возвращается с длиннющей веревкой в руках.

Музыкант спустился до половины скалы, бросил Георгу веревку и помог ему вскарабкаться по отвесной стене, что ему одному далось бы с трудом.

Георг очутился наверху, в нескольких шагах от жилища загадочного изгнанника.

Часть той большой пещеры, в которую они теперь вошли, отличалась от прочих гротов и углублений; она была из песчаника и, так как этот камень хорошо впитывает влагу, выглядела довольно сухой и даже уютной. Пол был устлан соломой и камышом, лампа, висевшая на стене, распространяла достаточно света на всю ширину и б о льшую часть длины этого грота. Против входа на широкой медвежьей шкуре сидел уже знакомый нам загадочный человек, возле него стояли меч и охотничий рог, на полу лежали старая шляпа и серый плащ, в который он закутывался. На нем была куртка из темно-коричневой кожи и панталоны из толстого грубого синего сукна. Даже эта грубая одежда не могла скрыть сильное и в то же время изящное телосложение. На вид изгнанник был лет тридцати четырех, лицо его все еще можно было назвать красивым, хотя первый цвет молодости, казалось, унесли опасности и передряги походной жизни, а запущенная борода придавала ему временами зловещий вид. Эти мимолетные замечания напрашивались сами собой, когда Георг молча стоял у входа в грот.