Виктория Варгина - Солнечная тропа

Наутро велел Блюмер показать ему могилу старика. «Может, он живой остался? А эти скоты деревенские его укрыли и сделали вид, что похоронили? Надо раскопать могилу». Но при мысли снова увидеть старика такая оторопь взяла Блюмера, что он чуть не бегом бросился с погоста.

«Пропади ты совсем, — бормотал он, — не хочу ничего о тебе знать! Живой ты или мёртвый, не смей приходить ко мне!» И вечером выставил у себя двойной караул.

Однако ночью увидел Блюмер старика во сне, проснулся от его стонов и до утра лежал, цепенея от страха. То же случилось в следующую ночь, и ещё, и ещё… А потом уже и днём начал мерещиться несчастный старик в каждом убитом русском. Страшно было Блюмеру засыпать и страшно просыпаться. Хотелось ему убежать, скрыться ото всех, забиться в какую-нибудь нору и не вылезать из неё никогда. От отчаяния Блюмер готов был пустить себе пулю в лоб.

Никто не знал, что творится с Блюмером, и сам он ничего не понимал. «Я погибаю, — думал он, — хотя я здоров и у меня ничего не болит. Скоро я не смогу ориентироваться в происходящем и отдавать приказы. Почему этот проклятый старик не оставит меня? Почему я должен так расплачиваться за его паршивую жизнь? Раньше я боялся и ненавидел его, а сейчас я ненавижу себя. Я душевнобольной и трус, но трус не должен командовать солдатами, и душевнобольному не место в немецкой армии. Я сам одной пулей расставлю всё по своим местам!»

Так говорил себе Блюмер всё чаще и чаще, но почему-то медлил, как будто чего-то ждал. В это самое время разведка и донесла о необыкновенном русском знахаре, который одинаково чудесно лечил и тело, и душу. «Вот оно! — подумал Блюмер. — Я чувствовал, что моя жизнь так скоро не кончится». И отдал приказ доставить ему Егора во что бы то ни стало.

А теперь, глядя на него тяжёлым взглядом, рассказывал Блюмер о своём странном недуге, а особо доверенный офицер переводил Егору его слова.

— Надеюсь, что ты мне поможешь, — закончил устало Блюмер, — а я тебе рассказал всё как есть.

— К сожалению, я не в силах помочь вам, — ответил Егор.

— Я вижу, ты в самом деле жизнью не дорожишь, — выдавил Блюмер, но не гнев, а смертная тоска была в его словах.

— Господин Блюмер, — тихо сказал Егор, — вам не поможет ни один лекарь. Вас мучает не болезнь, а ваша же совесть.

— Увести его, — приказал Блюмер, а что дальше с Егором делать, не сказал.

Прошла неделя, другая, никто Егора не трогал, и Блюмер словно позабыл о нём. Жил Егор в этом странном плену, стараясь о будущем не думать. Курт же, наоборот, всё гадал так и эдак: «Неспроста Блюмер молчит — придумывает что-то, хитрит. Вот придумает, с какой стороны к тебе подойти, тогда держись».

Но Блюмеру было не до хитростей. Жил он как во сне, отдавал приказы пустым голосом, а по ночам пил водку.

В одну из таких ночей снова пришли за Егором. На этот раз Блюмер никого в избе не оставил, кивнул Егору садиться и сам упал на лавку, как тяжёлый мешок. Был он сильно пьян и долго молчал, не глядя на Егора.

— Что же, Сеничев, не хочешь мне помочь? — спросил наконец.

Блюмер, наверное, и сам не понимал, зачем послал за Егором. Может, блеснула в его душе какая-то надежда, да сразу и погасла. Зато Егор всё понимал и, такой уж он был человек, сочувствовал немцу.

— Вы верующий, господин Блюмер? — спросил он.

— Да, Сеничев, — ответил тот и даже голову поднял. — В моей стране большинство верующих, а вот в твоей их нет!..

— Есть, господин Блюмер, и в моей стране, — возразил Егор. — Но если у вас таких много, то зачем они пришли в чужую землю убивать и разорять? Вы-то вот зачем здесь?

— Затем, что я солдат! — рявкнул Блюмер, багровея. — А солдат не рассуждает, зачем и почему!

— Не рассуждает!.. Приходит в чужие дома, убивает невинных людей и не рассуждает! Надеется, что его командир, его фюрер ответят за него, когда придёт час.

— Про какой час ты говоришь? — спросил хрипло Блюмер.

— Про тот, что уже наступил для вас, — ответил Егор, и немец вздрогнул.

— Врёшь, Сеничев, — сказал он. — Мне расплачиваться не за что. На войне как на войне: я или буду убивать врагов, или стану дезертиром, и меня расстреляют.

И спросил с издёвкой:

— А другие? Они что, святые? Может, ты думаешь, что твой Курт не держал оружия в руках? Как же ты его вылечил?

— Курт не убийца, даже если ему пришлось убивать! — с жаром ответил Егор. — Он, как дитя, весь мир любить и обнимать готов. А в вашем сердце ни любви, ни благодати, одна ненависть и холодное отчаяние. Не может человек в таком аду жить, вот и приходит конец вашей жизни.

Блюмер выхватил пистолет и направил Егору в голову. Он держал палец на спусковом крючке, а сам всё заглядывал в глаза своему пленнику, всё надеялся увидеть там страх. Егор глядел на Блюмера спокойно и как будто издалека… Казался он глубоко задумавшимся. Вот он чуть заметно улыбнулся… и эта улыбка поразила Блюмера. Он отчетливо понял, что не сможет выстрелить, крикнул часового и, как когда-то, велел Егора увести.

С той ночи Блюмер потерял остатки покоя. Он старался забыть разговор с Егором, гнал от себя всякую мысль о нём. Но мысли возвращались и преследовали Блюмера, как стая голодных волков. Чтобы спастись от них, Блюмер убегал в воспоминания о своём детстве.

…Он видел родной дом — большой, засыпанный первым снегом накануне Рождества. Видел праздничный пирог на столе, который мать разделила для всех на множество кусков. Слышал радостные голоса и смех гостей. Потом Блюмер вспоминал, как старая няня укладывала его в постель, а он не хотел спать и просил её рассказать о младенце Иисусе. Добрая старушка принялась рассказывать, хотя накануне Блюмер уже слышал всю историю. Последнее воспоминание волновало его до слёз. Какое это было счастье — лежать, зарывшись в подушки, и думать о том, что мир прекрасно устроен, что все вокруг тебя любят и так будет всегда. Блюмер старался понять, когда, в какой день и час, нарушился этот миропорядок, почему счастье незаметно, по капле начало уходить из его жизни и осталось лишь в памяти. Невесёлое это было занятие, но для Блюмера крайне необходимое. Всё остальное как бы отступило на второй план и потеряло важность. Блюмер страстно желал разобраться в своей жизни, понять, как рождались его поступки, из чего складывался характер, что двигало им при выборе целей. Он стремился докопаться до самой сути, только так он мог ответить на вопрос, зачем жил, почему должен умереть и что его ожидает по смерти. Он вдруг осознал, что жизнь не кончается за гробом и что она вообще не имеет конца. Конечно, как христианин, он знал об этом с детства, но истина эта всегда была чем-то отвлечённым и как будто не имела отношения к реальности. Кроме того, где-то в уголке души Блюмер всегда сомневался…