Виктория Варгина - Солнечная тропа

— Акимычу бы не думать, напечатают его книжку или нет, а взять да написать её, как сумеет, и пускай лежит до времени. Если есть книжка, её всё одно когда-нибудь прочитают, а то и напечатают. Такой труд в бездну не упадёт, — заключил Выжитень.

Наступило молчание. Никто не спешил высказаться, и все поглядывали на Толмача. Старый домовик повернул к Выжитню свою крупную, поседевшую голову:

— Вот и скажи Акимычу про это при случае.

— Я говорил, а он соглашался, но, видать, умом, а не сердцем.

Кадило, с величайшем интересом слушавший Выжитня, решил и его поддеть на свой крючок:

— Недюжинный ум просыпается в домовом, когда он свободен от домашних хлопот. А всего-то нужно поменять место жительства. Хлопотун, а мы чего с горшками да ухватами возимся? Айда в сарай, станем философами!

Вялая шутка Кадила предназначалась, конечно, Выжитню, но он меньше всех обратил на неё внимание. Зато Хлопотун от предложения отказался:

— Я в философы не рвусь, не всем же по сараям умничать. Мне и с горшками хорошо.

— Ну-ну, — ответил Кадило, — тебе-то хорошо… А вот у некоторых, — он сделал упор на этом слове и демонстративно уставился на Пилу, — у некоторых дела явно не в порядке, и это очень бросается в глаза…

— Что у тебя за дурацкая манера говорить «некоторые»? — окрысился Пила. — Мы что, загадки твои пришли разгадывать?

Кадило удовлетворённо потёр лапы. Подтрунивать над Пилой ему было намного приятнее, чем над Выжитнем или Хлопотуном, и Кадило принялся расставлять сети:

— Да ты ведь уже всё разгадал, и правильно разгадал, Пила!..

Вопреки Лёнькиным ожиданиям Пила ничего не ответил, он лишь съёжился, и плечи его вздрогнули.

— Эй, да что с тобой в самом деле? — озадачился Кадило.

— Пила, скажи нам, что стряслось? — подключился Хлопотун. — Ну, Запечный?..

— Может, тебя харинские обидели? Или ты с невестой поссорился? — допытывался Кадило.

— Не поссорился. И не харинские, — сдавленным голосом ответил Пила. — Ведьма меня изводит.

— Так! — воскликнул Кадило, обводя взглядом всё собрание. — Бабка Федосья опять за старое принялась!

— Я слыхал, она угомонилась с тех пор, как Николка Жохов осиновым колом её огрел, — сказал Толмач.

Пила передёрнул плечами:

— Людям она теперь будто бы зла не делает, так взялась за домовых. Я про неё сперва только слышал от харинских, но сам не видел. Позапрошлой ночью иду к Соловушке, а у околицы какая-то бабка. Встала у меня на пути и говорит:

— Ты чего сюда зачастил, лошадиный загривок? Небось жить тут намыливаешься?

Я и понял, что это Федосья Кальнова. Страшная, как кикимора, и глаза светятся. Говорит мне:

— Ты и не думай в Харине селиться. Мало тут вас на мою голову! Ковыляй в свои Пески, и чтобы духу твоего здесь не было. А не угомонишься — такой свадебный подарочек приготовлю!.. И тебе, и твоей Соловушке.

— Вот змея! — выругался Панамка.

Хлопотун тоже был невесел:

— Что же дальше, Пила?

— Не послушался я её, — удручённо продолжал тот. — Вчера после посиделок иду в Харино той же дорогой, а она опять стоит, ещё и обрадовалась:

— Что, неймётся тебе? Ну, беги, беги к своей суженой, как бы тебе не опоздать!

Я — к Соловушке, а она лежит на чердаке, как мёртвая. И чем её только эта проклятая окурила-опоила? Еле-еле отходил бедную и говорю: брось этот дом, идём в Пески. Хоть в курятнике будем жить, зато без страха. А Соловушка отвечает: я за дом не держусь, пошла бы и в курятник с тобой, но не могу хозяев оставить, очень они у меня хорошие.

— Ну а ты? — спросил Кадило.

— Я сказал, что покудова ходить не буду, пока не решу, что делать. Как придумаю — в ту же ночь приду. А ей велел от Федосьи подальше держаться.

— Это верно, — в раздумье проговорил Хлопотун. — Но одному тебе с ведьмой ничего не сделать. А что же харинские её терпят, нравится им такая соседка?

Пила поник головой:

— Харинские сами её боятся. Нынешней весной, как отелились коровы и повадилась их Федосья по ночам доить, харинские решили её поймать да прочитать над ней какой положено заговор… Собрались шестеро в хлеву, где дойная корова, и притаились, ждут. Ночью приходит Федосья с кувшином, как к себе домой, и давай доить. Корова и ухом не повела, так к ней уже привыкла. Ну, харинские выскочили, схватили было Федосью, а она раз — и сорокой скинулась. Выпорхнула из лап, одни перья им оставила. И напоследок крикнула человечьим голосом:

— Чтоб вам тут всю ночь простоять, косматые отродья!

Те и остались стоять столбами и до первых петухов не могли с места сдвинуться. С этого часа закаялись Федосью трогать, как бы чего похуже с ними не сделала.

— Ну и зря! — с сердцем сказал Хлопотун. — Николка вот не побоялся да и проучил подлую. Надолго отбил охоту на людей порчу насылать. Ты, Пила, как надумаешь идти в Харино, возьми и меня.

— И я пойду, — внезапно сказал Выжитень.

Кадило обрадовался:

— Да чего уже, пойдём все! А то бабулька Кальнова, чай, соскучилась по приключениям. Пойдём, Толмач?

— Да, зови нас, Пила, как соберёшься, — решил старый домовой.

Такая единодушная поддержка ободрила Пилу, и он расправил плечи.

— Одного я не пойму, — благодушно изрёк Кадило, — что это Соловушка в тебе нашла, что даже в курятник за тобой идти готова.

— Я и сам не пойму, — ответил Пила и неожиданно для Лёньки засмеялся.

— Ну-у-у, — протянул Кадило, — у меня вопросов больше нету. Толмач, пора тебе рассказывать про Егора.

— Ну, так слушайте дальше, — Толмач прикрыл глаза, чтобы прошедшее виделось ему яснее, и принялся рассказывать.

…Как сказала Егору мать, так и случилось: вскоре началась война и забрали Егора Сеничева на фронт. Отец, провожая его, сильно плакал и слёз не стыдился.

— Ты у меня один, сынок, — говорил Егору. — Если с тобой что худое случится, мне не пережить.

Егор, помня материны слова, его утешал:

— Я, батя, обязательно вернусь, не горюй обо мне!

Но старшему Сеничеву, видать, сердце о другом говорило…

Как бы то ни было, стал Егор артиллеристом на фронте. Месяц-другой так-то отвоевал, а потом пришёл в медсанбат и говорит врачу:

— Возьмите меня сюда работать. Убивать я всё одно не научусь, так лучше помогу вам лечить.

Врач, Сергей Петрович, удивился:

— Если ты медик, почему в артиллеристы попал?

— Я не медик, — отвечает Егор. — Научился врачевать от матери, а она знахарка была.

— Ну, сравнил! Твоя мать что лечила-то? Килу, подтынницу? А у нас раны, ампутации, контузии…

— Это ничего, — не отступает Егор. — Вы меня возьмите, а я лишним тут не буду.

— Ну и настырный ты! — удивился доктор. — Ладно, я тебя возьму санитаром, а там поглядим. Только смотри, чтобы ты обратно не запросился: санитары-то у нас под огнём работают, такое, брат, им достаётся, что не приведи господь…