Виктория Варгина - Солнечная тропа

— Нет, я к бабушке приехал, — ответил ему Лёнька, — а Акимыч берёт меня с собой в лес.

— Замечательно. А в лес вы идёте за ягодами.

— Не только за ягодами.

— Понимаю. За грибами?

— За чудесами.

Лев Борисович присвистнул:

— Это за какими же?

— За всякими, — и Лёнька принялся за лосося.

Писатель переключился на Акимыча:

— Я вижу, вы весьма своеобразный человек, Фёдор Акимович. И вы наверняка знаете много увлекательных историй. А, что, я угадал?

— Ну, кое-что довелось повидать на своём веку…

— Я имею в виду народные сказки, притчи, небылицы, то, что рождается, с позволения сказать, в недрах русского народа.

— Зачем это вам, Лев Борисович?

— Затем, уважаемый Фёдор Акимович, что литература питается от народного творчества. Заимствует у неё сюжеты, образы и прочее. Мне уже давно хочется написать сказку о деревенской жизни, что-то такое стилизованное под фольклор…

— Лев Борисович, — впервые перебил писателя дед Фёдор, — а вот как, к примеру, я бы мог книжку напечатать?

— Вы? — писатель не поверил своим ушам. — А… о чём?

Акимыч поглядел в окно, откуда краешком виднелся сосновый бор.

— Я бы про наши края написал, — задумчиво проговорил он, — про то, как лес живёт, как Голубинка играет… Про нашу деревню бы рассказал людям. Сейчас ведь Пески что? Развалины, и только. А я помню, какими они прежде были. И о старых временах понятие имею — от отца, от деда… А как люди тут жили, какие люди — кто про это знает? Вот помрём мы, старики, и совсем ничего от деревни не останется, даже памяти. Я думал, может, хоть книга бы осталась…

Лёнька с надеждой посмотрел на писателя, но Лев Борисович развёл руками:

— К сожалению, у вас ничего не получится, Фёдор Акимович.

— Почему это не получится? — обиделся Лёнька.

— Потому, дорогой мальчик, что для этого надо быть членом Союза писателей. Но прежде всего Фёдору Акимовичу нужно образование. Какое у вас образование, Фёдор Акимович?

— Какое же образование? Три класса и плотницкая артель.

— Вот видите, — произнёс Лев Борисович с укоризной в голосе. — Чтобы писать книги, мало одного желания. Литературный труд — это высочайшее мастерство. А что, рукопись у вас уже есть?

— Ничего у меня нет, — успокоил его Акимыч. — А ваши книги, значит, ребятам нравятся?

— Думаю, да, — уверенным тоном ответил писатель.

— А вы их своим деткам не читаете разве?

До Мойдодырова не сразу дошло, о чём его спрашивают.

— А-а! — хлопнул он себя по лбу. — А своих детей у меня нет.

— Ох ты, беда какая, простите, не знал я, — извинился Акимыч.

Лев Борисович неожиданно развеселился:

— Да нет, вы не так поняли. Мы с женой сами не хотим. Ну, как вам это объяснить? Дети отнимают много времени, и не могу же я возиться с ними в ущерб своему творчеству! И жена тоже, она у меня пианистка. Мы решили пожертвовать родительским счастьем ради литературы и искусства.

Акимыч вздохнул:

— Ну и ладно, коли так. Мне-то вот не дал бог детей, так я и подумал… Знаете, Лев Борисович, пойдём мы, пожалуй. Спасибо вам за угощение.

— Что вы! — всплеснул руками писатель. — Зачем же так рано уходить? Да вы ничего и не съели, Фёдор Акимович! Может, хоть зефир с собой возьмёте?

— Не нужно, — мягко остановил его Акимыч, — вы уж и так накормили нас по-царски.

— Разве это по-царски? — снисходительно улыбнулся писатель. — Лёня, а ты, быть может, останешься? Поговорим с тобой…

— Нет, я с Акимычем, — Лёнька слез с полюбившегося медведя. — До свидания.

— До свидания… Послушайте, Фёдор Акимович, а как насчёт историй, небылиц? Расскажете вы мне их?

Старик задержался на пороге.

— Отчего же не рассказать? Расскажу, авось, и пригодятся. Только не шибко скоро, летом у нас времени на разговоры нету. Огород, сад, потом сенокос начнётся, те же грибы и ягоды надо насобирать на зиму, дрова заготовить. Вы повремените до осени, осенью мы посвободнее.

— Хорошо, хорошо, мне совсем не к спеху, — закивал Лев Борисович. — Но если будет возможность, заходите обязательно.

…Они вышли со двора писателя в разном настроении. Лёнька обрадовался полуденному солнышку и ветерку, которые по-своему поспешили приветить мальчика. А Акимыч казался расстроенным, и Лёнька решил, что в этом виноват Мойдодыров.

— Акимыч, ты на писателя обиделся? — спросил он.

— За что же мне обижаться, милый?

Лёнька нахмурил светлые брови.

— Может, он и сам не знает, напечатают твою книжку или не напечатают. Может, он врёт всё!

— Я, Лёня, и без писателя знаю, что не напечатают, — спокойно ответил Акимыч. — Так просто, дёрнуло за язык что-то. Чтоб книжки писать, нужно и в самом деле учиться, а куда мне учиться? Останется моя мечта при мне до конца… Разве что ты выучишься и эту книжку напишешь, а, Лёня? Тебе бы я всё-всё рассказал.

— Акимыч!.. — от волнения у Лёньки даже перехватило дыхание. — Как ты это придумал? А я, глупый, не догадался!.. Я вырасту и напишу твою книжку, Акимыч! — горячо пообещал он.

— Ах, Лёня, Лёня, что бы я без тебя делал? — немного грустно и очень серьёзно сказал старик, глядя на мальчика.

Лёнька вдруг заметил, что у деда нет лукошка с земляникой.

— А где твоя корзинка? — спросил он.

Акимыч оглянулся на дом с мезонином.

— Оставил писателю. Пускай и наших деликатесов попробует.

С приближением вечера в разморенной зноем деревне появлялось некоторое оживление. Частенько последние жители Песков выходили на улицу посидеть и покалякать в это благодатное время. Но и тогда, когда их не собирал вместе летний вечер, деревенская жизнь приобретала особый ритм и звучание.

Перед закатом солнца комары сбивались в гудящие, пугающие столбы, и те колыхались в воздухе подобно дыму из труб. Наступлению сумерек радовались лягушки в пруду у Кормишиных. Перебивая и подзадоривая друг дружку, они устраивали громкие песнопенья, которые не смолкали до рассвета. Изредка подавала трубный голос из хлева бабушкина бурёнка. Она тоже была по-своему довольна, что длинный день подходит к концу. Весь этот день корова паслась на лугу, нагуливая молоко для людей. Она знала, что, кроме неё, здешних стариков некому напоить парным молоком, и радовалась, когда его было много.

Этим вечером, сидя с бабушкой во дворе, Лёнька наблюдал, как садится солнце… Мальчику казалось, что оно падает, проваливается в недра соснового бора. В поспешном уходе светила было что-то болезненно тревожное, и, тем не менее, закат завораживал. Бабушка уже звала Лёньку домой, а он всё не мог наглядеться на небо. Уже скрылось солнце, но над дремучей головой соснового бора сиял алый венец вечерней зари. Потом и он поблёк, но тут небосклон начал менять цвета, словно многоликий камень александрит: от розового и нежно-фиолетового до изумрудного, синего, почти чёрного.