Виктория Варгина - Солнечная тропа

А в тот день с рассветом наши танки ворвались в Прагу, и мы, связисты, — как всегда, на переднем крае. В самом городе — восстание, чехи подняли оружие, чтобы нам помочь. И к полудню освободили мы Злату Прагу. Тогда я, Лёнька, и рассмотрел этот город. И скажу тебе, немного найдётся таких городов, где у человека будто бы крылья вырастают.

Тут и началось со мною что-то. Гляжу вокруг и чувствую, что знакомо мне многое, словно бывал уже здесь, но так давно, что ничего толком не вспомню. Вначале любопытство меня разобрало, глазею по сторонам и посмеиваюсь: экий город дивный, всё какая-то небывальщина мерещится, уж не заколдованный ли часом? Но побродил ещё, и не до шуток мне стало. Начал я места разные узнавать — улицы, площади, по-ихнему майданы… И сделалось мне не по себе. Силы небесные, говорю, да откудова же мне всё это знать? Или во сне привиделось, а я запамятовал? Тут товарищи позвали на ратушу посмотреть. Пошёл я, Лёня, с ними и как увидал её, так во мне сердце и запрыгало, точно я не ратушу эту, а свою родную улицу в Песках увидел. И я окончательно голову потерял, отстал от товарищей и побежал по улице сам не знаю куда. Бегу, прямо задыхаюсь от воспоминаний…

А на улицах толпы народа, люди радуются, обнимаются, песни поют. Один я мечусь как одержимый. Так и день кончился, стемнело. Присел я на лавочку в каком-то парке, сижу и не знаю, что мне делать со своим наваждением. И сил уже нет, ведь мы трое суток на Прагу жали без отдыху, потом бой и после всего такая напасть на меня! Слышу, как люди где-то смеются, разговаривают по-чешски, по-русски…

А я в темноте прячусь и думаю: надо бы к своим возвращаться, да как? Попрошусь к кому-нибудь на постой, а утречком пойду искать. Встал и поплёлся. Иду, ни о чём уже не думаю. Прошёл одну улицу, свернул в другую. Во всех домах горит свет, никто в такую ночь засыпать не торопится. С одного крылечка даже окликнули меня, мол, заходи, солдат, в гости, выпьем за победу, так я понял. Покачал я головой и пошёл дальше. А куда иду и не всё ли мне равно, в какую дверь постучаться…

Долго я так шёл, а вернее сказать, несли меня ноги, и принесли под конец в глухой безлюдный переулок. И вновь как забьётся моё сердце, аж за грудь я схватился. Вдруг слышу:

— Людвик!

Меня будто плетью ударили. Обернулся — какая-то тень маячит у ворот. Двинулся я к ней, как пьяный, ноги не слушаются, в ушах звенит… А тень отделилась от ворот и поплыла навстречу.

— Людвик!.. — снова зовёт кого-то.

Смотрю — женщина передо мной, старая уже, всё лицо у неё в морщинах. Но опять же чудится мне, что видел я это лицо. Гляжу на неё молча и чувствую, как поднимается во мне память. Как вода в половодье, поднимается, вот-вот затопит всего. Тут женщина меня за руку взяла.

— Святая дева!.. Я же говорила, что ты вернёшься! Никто этому не верил, я одна знала, что ты придёшь к своей Отелии!

О господи, надо мной словно гром грянул, когда она это имя назвала. И в тот же миг вспомнил я всё. Бросился к ней, обнял, целую её глаза, волосы глажу… А она дрожит, как травинка на ветру, и шепчет:

— Как долго я тебя ждала!.. Я боялась, что не узнаю тебя, когда ты вернёшься… Ах, какие они глупцы, сорок с лишним лет твердят мне, что ты утонул. Знаешь, — она запрокинула ко мне лицо, — они считают меня сумасшедшей! Все — и родственники, и соседи… Но чего же мы стоим? Пойдём, Людвик… У меня нет собак, я не хотела, чтобы они встретили тебя лаем. Иди сюда.

Она завела меня в свой домик.

— Видишь, здесь всё по-прежнему. Я сберегла все старые вещи, чтобы ты сразу вспомнил, как когда-то приходил ко мне. Садись, а я зажгу свечу… Пускай будет всё, как раньше. Ну вот, теперь расскажи, почему ты так долго не приходил, что с тобой случилось. Ты ведь не утонул?

— Утонул, Отелия, тебя не обманули, — ответил я.

Но она тряхнула волосами.

— Это неважно, раз ты вернулся. Где же ты был всё это время?

— Я жил в большой стране, её у вас зовут Россией. Я жил там в деревне Пески, они не похожи на здешние деревни, но там очень красиво. Там у меня остались отец с матерью и жена.

Она закрыла лицо руками и заплакала.

— Жена!.. Значит, ты больше не любишь меня?

— Люблю, — сказал я, — я люблю тебя больше жизни, Отелия!

Она подняла голову и улыбнулась сквозь слёзы… До чего же она была красивая, ну, просто прежняя моя Отка.

— Я верила, что ты не разлюбишь меня, — говорит она. — Когда Ярда с Богумилом прибежали ко мне и сказали, что ты утонул, я им не поверила. Они божились, что видели это собственными глазами, но я прогнала трусов. Потом тело твоё не нашли, и я всем говорила: вот видите, он не утонул, он жив и вернётся. Со мной никто не спорил, но через несколько недель мой отец сказал: смирись, Отелия, и не мучь себя понапрасну. Твой Людвик не вернётся, и тут уж ничего не поделаешь. И остальные принялись в один голос твердить то же. Лишь твоя старая тётка Тереза сказала мне однажды: если ты так сильно веришь, значит, он и впрямь вернётся, наш Людвик… И я пообещала себе, что дождусь, чего бы мне это ни стоило. Ко мне сватались несколько раз, и отец хотел насильно выдать меня замуж. Но я объявила, что лучше утоплюсь во Влтаве, чем выйду за кого-нибудь, кроме тебя. И отец махнул на меня рукой. А позже один из бывших женихов пустил слух, что я сумасшедшая… И свататься ко мне перестали. Но я была рада, что меня оставили в покое. Потом умерли в один год мои отец и мать, родня чуралась меня, и я осталась одна. Одна встретила старость. Но я не могла умереть, не увидев тебя, Людвик. И ты наконец пришёл…

Я думал, Лёня, что сердце во мне разорвётся от её слов. Уж я и плакал в ту ночь, как никогда в жизни не плакал. И говорю:

— Отелия, я никуда отсюда не уйду. На руках стану носить тебя и оберегать каждую минуточку.

Она долго молчала, так долго, что и свеча наша почти догорела. И странное это было молчание, точно она позабыла обо мне и вообще обо всём. И я молчал. Я смотрел на неё и не мог насмотреться. И видел её, знаешь ли, разом и старой, и молодой, и сам не знаю как… Я что-то такое видел, что в человеке всегда сияет и не старится. Может быть, душу её я тогда видел…

Вдруг она спросила:

— Людвик, а какое у тебя сейчас имя?

— Фёдор.

Она вздохнула:

— Нет, я не могу тебя так называть. Это имя из другой жизни. Всё у тебя там другое, новое — земля, дом, родные… Как же ты хочешь оставить всё это?

Я молчал, а она и не ждала ответа.

— Ты любишь свои Пески?

— Люблю.

— Вот видишь. Разве ты будешь счастлив без них?

— Как же я оставлю тебя, Отелия? — простонал я. Не мог я себе представить, что снова потеряю её.

— Людвик, мне ведь много лет, и скоро я умру. Теперь уж мне незачем задерживаться на этом свете. Ты боишься, что глупые люди могут обидеть меня? Да полно, что мне до их глупости! Не плачь, Людвик, я должна сказать тебе важное. Запомни, мы с тобой ещё встретимся.