Виктория Варгина - Солнечная тропа

— Сынок! Сыно-ок!

— М-ма-а! — замычал он что было сил.

— Держи, сынок!

Загремела над Егоркой цепь, и бадейка шлёпнулась в воду. Егор оторвался от бревна и упал на бадейку животом, руками её обхватил. Так его мать и подняла. Оттащила она Егора на солнышко, на горячий песок и всё твердила:

— Господи, спасибо тебе за сыночка!.. Господи, спасибо…

А после рассказала Егору:

— Я в лавке болтаю с бабами-то, вдруг сердце у меня как затрепещется да враз как оборвётся!.. Я и поняла, беда с тобой! Лечу домой, не знаю, где тебя искать, тут колодец на глаза попался…

Егорка мать слушал, но ответить ничего не мог — лежал на солнцепёке и дрожал, как народившийся щенок.

…Давно это было, а вот увиделось Егору так ясно, словно он и теперь ещё лежал на песке под жарким солнцем.

— Опять ты, мама, меня спасла, — промолвил Егор.

Мать погладила его невесомой рукой.

— Сынок, мы часто помогаем живым, только им невдомёк. А то бы многое людям по-иному виделось… Да чего уж, о другом хочу сказать. Когда нынче принесли к тебе Кокошкина, дважды ты усомнился, выживет ли. Этим и накликал на себя беду. Не поверил в свою силу, дрогнул ты, Егор, перед болезнью. А ей того и надо: почуяла в тебе слабинку и тут же вошла чрез неё. Ведь это, Егорушка, твой враг, ты её победить хочешь, а она тебя. Но твой-то дар от Бога и посильнее всех недугов будет. Тебе ли с такою силой да сомневаться?

— Прости ты меня, мама! — покаялся Егор. — Никогда больше не допущу себя до такой слабости.

— Это хорошо, милый. Я уйду теперь и ночью тебя тревожить не стану, а завтра жди меня, как и всегда.

…Вот так. Деда Кокошкина Егор отходил, и тот ещё войну пережил и умер через год после победы. А с матерью виделся Егор почитай каждую ночь ещё целых два года. Научился он различать всякие недуги, узнал целебные свойства трав и деревьев и когда те травы собирать, чтобы сохранить их силу, постиг тайны заговоров и молитв. И наступила ночь, когда мать сказала Егору:

— Ну, сынок, больше мне учить тебя нечему. Дальше ты один пойдёшь и слушать будешь только своё сердце. Скажу тебе напоследок, что близятся тяжкие времена и страшная война ожидает людей. Но ты и тогда будешь лечить и спасёшь многих. Немало горя выпадет на твою долю — и несправедливость, и неволя, и одиночество, когда поддержит тебя лишь твой дар от Господа. Вот его и береги. Ну, прощай же, сынок, теперь уже надолго, — и поцеловала Егора с такой нежностью и печалью, что он на миг онемел, рванулся к матери, но она уже растворилась в темноте, словно серебряный луч погас… И лишился Егор матери во второй раз. Эй, мальчик, Лёня, да ты спишь…

Лёнька даже не понял, что эта фраза обращена к нему. Голос Толмача уже давно доходил до него откуда-то издалека, и мальчик скорее чувствовал, чем понимал, смысл его слов. Он пребывал в том грёзовом состоянии меж сном и явью, где рассказ домового сам собою оживал, и Лёнька отчетливо видел Егора и его мать — призрачную, как подлунное облачко, с лицом, затенённым кручиной…

Потом голос Хлопотуна долетел до него, как шелест ветерка:

— Пора нам домой, хозяин, а вам долгой ночи…

Когда Хлопотун заботливо укладывал Лёньку в постель, мальчик открыл глаза и сонно спросил:

— Это ты меня сюда принёс? Я ведь тяжёлый…

Хлопотун фыркнул:

— Тяжёлый, как голубиное пёрышко. А вообще-то не дело это — тебя по ночам морить. Ну, ничего, мы это поправим.

— Хлопотуша! — вскинулся Лёнька. — Мы же про Егора не дослушали!

— Спи спокойно, Толмач без тебя не станет рассказывать, — и доможил укрыл Лёньку лоскутным одеялом.

Лёнька повернулся на бок, чувствуя, как сон снова забирает его в свои сладкие объятия, и пожелал Хлопотуше:

— Спокойной ночи.

— Это тебе спокойной, а мне долгой, — усмехнулся домовой.

Затем он наклонился к мальчику и негромко произнёс над ним:

— Там, где всегда сияет свет и горит огонь радости, где родной и вечный дом наш, — там ты теперь отдохнёшь, там придут к тебе силы…

Однако Лёнька не слышал этих таинственных слов, он уже спал глубоким сном.

Утром Лёньку разбудил знакомый петух, шлявшийся по усадьбе с того часа, как бабушка открыла курятник. Краснобородый успел обойти свои владенья, вытащил червяка из земли, перекликнулся с кочетом бабки Пелагеи и ненароком набрёл на открытое окно Лёнькиной спальни. Он не подозревал, что рядом спит его старый поединщик. Просто так, без всякого злого умысла, он нацелился на распахнутое окно и заорал во всё петушиное горло.

…Лёнька, сколько мог, боролся за свой утренний сон, но петух голосил с назойливостью старого разлаженного будильника и в конце концов поднял мальчика.

— Эй ты, чего разоряешься? — спросил Лёнька сверху, но горластый вошёл в раж и, как глухарь на току, ничего не слышал.

Лёньке стало смешно, и он проснулся окончательно. Припомнив ночные приключения, мальчик счастливо улыбнулся. Однако его ожидало ещё что-то важное, что? Ах да, сегодня они с Акимычем собирались идти за земляникой!

Бабушку в доме Лёнька не нашёл и встревожился: а что, если он проспал и Акимыч ушёл в лес без него?.. Мальчик наспех оделся и, не дожидаясь бабушки, заторопился к дедову дому.

Фёдор Акимович как раз осматривал изгородь: стоит ли её подновить этим летом или простоит до следующего? Увидев Лёньку, он шагнул навстречу.

— Ты чего так рано? Ещё и семи нету. Понятно, нам, старикам, не спится, а для вас сейчас самый сон. Ты что, уже и позавтракал?

— Не, я думал, что проспал, а бабушки не было…

— Она корову погнала на луг, скоро придёт. Ты беги домой, — посоветовал Акимыч, — чтоб бабушка не волновалась, а я следом подойду.

Он действительно вскоре пришёл, но Лёньку подгонять не стал.

— Ты ешь, ешь, — дед Фёдор присел на порожек, — я вот тут посижу маленько да с бабушкой твоей потолкую. Тоня, ты как думаешь, если каждую ночь война снится — это к чему?

Бабушка Тоня потемнела лицом.

— Избави бог от такого! — с горечью сказала она. — Мне на днях Иван приснился, живой-здоровый, и говорит: я, Тонюшка, не умер, но приехать никак не могу. Так что придётся тебе в дорогу собираться. И так я обрадовалась, что увижусь с ним, жду, что скажет, куда ехать мне, идти ли… А он покачал головой и говорит: «Не время ещё, обожди, Тоня…»

— Ну что же, — рассудил Акимыч, — значит, и в самом деле не время, раз так сказал. Ему виднее… Лёнь, управился, что ли? Тогда идём…

Живя у бабушки, Лёнька не однажды видел Пески днём, видел вечером, видел даже ночью. Рано утром — впервые.

…Рождающийся день приносил в мир ощущение новизны и бесконечности жизни, и утренняя деревня не вызывала чувства безысходности, не пугала видом мёртвых дворов и одичавших садов. Пробуждённая ото сна, обласканная мягким солнечным светом, она казалась прекрасной такая, какая есть.