Верена Райнхардт - Фридрих Львиный Зев верхом на шмеле

Кальссон, которого они встретили позже между ярмарочных шатров, был глубоко оскорблен: он тоже хотел бы поговорить с Совини! Но, к сожалению, Брумзель с Фридрихом потеряли его из виду задолго до встречи с Ангостурой.

— Везет же некоторым! — обиженно протянул он. — Ну да ладно, что уж. Это все равно не моя музыка. Так что… Пойдемте лучше на качелях-корабле покатаемся!

Пока они качались, по громкоговорителю дали объявление:

— Всех летающих гостей ярмарки просим покинуть воздушное пространство и как можно скорее приземлиться!

И начался фейерверк. Это был самый потрясающий фейерверк, который Фридрих видел в жизни. Другие зрители тоже были под впечатлением. Некоторые ракеты покрывали почти все небо разноцветными вспышками, но это не мешало запускать одновременно и ракеты поменьше.

— Хе-х, вот бы полетать сейчас! Вот было бы круто! Среди всех этих сверкающих штук! — воскликнул Кальссон.

— Да, подпалить себе зад — это круто, ничего не скажешь, — возразил Брумзель, потягивая напиток, достаточно хмельной, чтобы этой ночью в воздух больше не подниматься.

Между шатрами зазмеился дым горящих фитилей. Скоро рассмотреть что-либо дальше пары шагов и различить какой-нибудь запах, кроме запаха гари, стало невозможно, но Фридрих все равно был в восторге. Вместе с Брумзелем и Кальссоном они ходили по переулкам, стараясь найти место, откуда вид будет еще лучше, и натыкались в тумане на такие же шатающиеся фигуры. Наконец они залезли на крышу какого-то киоска и стали смотреть оттуда.

Как долго длился фейерверк — Фридрих не запомнил. Он очень устал за день и то и дело начинал клевать носом. Но в какой-то момент фейерверк все-таки закончился, и все трое поднялись искать себе место для сна. Им удалось занять один из моховых ковриков у подножья горы, где они завернулись в одеяла и тут же заснули.

К счастью, дождя в ту ночь не было, иначе пробуждение оказалось бы неприятным. Но разбудили Фридриха все равно не особенно нежно. Первое, что он увидел, открыв глаза, было склонившееся над ним лицо Брумзеля, который тряс его за плечо.

— Эй, подъем! Пора сматываться!

— Почему? — недовольно протянул Фридрих. Ему было так тепло и уютно под одеяльцем! — Ярмарка ведь еще пару дней продлится!

— Да, но нам неразумно оставаться тут. — Брумзель выглядел несвежим и разбитым. — Если эти парфюмеры-шелкопряды и Ангостура Штрикснер узнали меня, значит, могли узнать и другие. И кто знает, может, через пару дней Клупеус или еще кто-нибудь будет в курсе, что мы здесь были. Так что нам лучше исчезнуть, чтобы к тому времени наши следы затерялись.

— Почему мы тогда не улетели вчера вечером? — проворчал Фридрих.

— Потому что я был пьян, — рассудительно ответил Брумзель. — Я не мог лететь.

— Ну тогда что ж, выдвигаемся, — сказал Фридрих. — Кальссон уже проснулся? А, вот и ты! Доброе утро.

Кальссон собрал все силы и взгромоздился на байк.

— М-да, я б еще с удовольствием здесь побыл, — грустно сказал он. — Но Брумзель прав, вам действительно оставаться небезопасно.

— И куда мы теперь едем? — спросил Фридрих, наконец поднимаясь.

Было очень раннее, холодное утро. Солнце только начинало подниматься над скалами, оранжевое, как апельсин, и еще слабое. Местность вокруг них напоминала поле битвы, усеянное убитыми, с той только разницей, что убитые обычно не храпят. Везде спали посетители ярмарки, одни — завернувшись в одеяла, другие — просто так. Кроме троих друзей, никто еще не просыпался.

— Я предлагаю, — тихо сказал Брумзель, — двигаться дальше на север. Помнишь легенду о Грюндхильде? Хочешь посмотреть на глетчеры, среди которых она сражалась с ледяными великанами?

— М-м-м. С ледяными великанами? Но ведь это всего лишь легенда, — скептически отреагировал Фридрих. И, только сказав это, понял, насколько глупо звучит фраза. В конце концов, он как раз беседует с говорящим шмелем.

— Это ты так думаешь, — Брумзель нравоучительно поднял лапку. — Нам нужно подняться повыше в горы, там, к счастью, нет практически ни души. И нас не смогут найти по следу.

— А потом? Не можем же мы оставаться на глетчере, — возразил Фридрих.

— Ну, что-нибудь в свое время отыщется, — отмахнулся Брумзель. — До сих пор у нас все получалось.

И они отправились в путь.

— Интересно, сколько времени понадобится Совини, чтобы понять, что мы перед ними ломали комедию? — вслух подумал Фридрих, пока они медленно поднимались к горам, а Кальссон тарахтел внизу.

— А еще интереснее, что скажет Офрис, когда получит от Ангостуры длинное письмо и прочтет, сколько всего мы с ней обсудили, — вздохнул Брумзель. — С другой стороны, можно только надеяться, что мы этого не узнаем. Потому что если Офрис нам об этом расскажет, значит, мы попались. А это — всё, туши свет.

День был солнечный и теплый, но воздух становился все прохладнее, по мере того как они поднимались выше в горы. В полдень они устроили привал на нагретом солнцем каменном плато.

— Как далеко на север Клупеус будет отправлять своих муравьев? — поинтересовался Фридрих. — Досюда они доберутся?

— Севернее поселений почти нет, — сказал Кальссон и покачал головой. — Если Клупеус хочет обрушиться на Северную Сторону с севера, ему незачем лезть выше. Эй, видели мою новую татуировку? — он гордо показал большую желто-красную цепочную карусель у себя на заду. — Это я себе вчера на ярмарке наколол. В память о Ласточкиной Горке!

— А что ты будешь делать, когда место на коже закончится? — со смехом спросил Фридрих.

— Много места уже не понадобится, — не задумываясь ответил Кальссон. — Думаю, это последняя.

На камне стало тихо.

— Ты думаешь… ты скоро окуклишься? — осторожно спросил Фридрих.

Кальссон кивнул, стараясь улыбаться.

— Может, через пару дней, может, через неделю или около того… Это довольно странное ощущение. На меня то и дело накатывает желание повиснуть на какой-нибудь ветке и больше не двигаться. И постоянно кажется, что нужно сбросить кожу, что на мне какая-то броня, которая ограничивает каждое движение. Пока что я довольно подвижный, могу завязаться узлом. Но голова говорит мне: у тебя есть броня, есть суставы, так что, пожалуйста, пользуйся ими и прекрати скручиваться червем.

— Ох, мне это знакомо, я ведь тоже когда-то был личинкой, — сказал Брумзель, пытаясь его успокоить. — Перестаешь понимать, что к чему! Но потом все проходит, и снова начинает складываться стройная картина.

— А знаете, что самое ужасное? — Кальссон широко распахнул глаза. — У меня сейчас две дюжины ног, а голова говорит мне: ног у тебя всего шесть! Даже при ходьбе нужна полная концентрация. А это чувство, когда хочешь взмахнуть крыльями, а крыльев-то у тебя и нет! Даже говорить об этом не хочу!