Феликс Зальтен - Дети Бемби

Гено еще никогда не видел ни одного оленя. Когда ему удалось разглядеть туманные очертания первого из них который шел крадучись, совершенно бесшумно, такой большой и грозный, Гено задрожал и смотрел на него, как на призрак, не в силах шевельнуться. За первым скользил второй, третий, — огромные тени, впрочем, без сомнения, живые.

Теперь и Фалина заметила оленей. Ее охватил страх, который приходит к ланям при каждой встрече о крупными зверями.

Она в ужасе вскрикнула: «Ба-о!» и бросилась бежать с вырубки в чащу, продолжая испуганно кричать: «Ба-о! Ба-о! Ба-о!», не в силах замолчать.

Гено растерялся. Ему хотелось убежать, убежать к маме, но он словно прирос к месту. Он не мог оторвать глаз от страшных фигур, медленно бродивших вокруг. Из чащи доносились крики Фалины: «Ба-о! Ба о!» Внезапно Гено пришел в себя. Со всех ног помчался он вслед за матерью. Как ни пытался, он не мог сразу ее позвать, у него отнялся язык. Наконец, он догнал Фалину.

— Мама! Мама! — он задыхался. — Кто это?

Но Фалина продолжала кричать с, короткими паузами: «Ба-о! Ба-о! Ба-о!» Она не могла остановиться, уходя на негнущихся ногах все дальше в лес.

— Есть ли еще опасность, мама?

Гено было очень страшно.

— Нет, мой сын, — наконец ответила она, — надеюсь, нет…

В последний раз она крикнула: «Ба-о!»

Гено робко спросил:

— Кто это?

— Это короли.

Он благоговейно повторил:

— Короли… Они злые?

— Этого никто точно не знает. Иногда они очень сердятся.

О них рассказывают страшные истории.

— Что за истории, мама? Расскажи, пожалуйста.

— Ах, это было давно. Очень, очень давно.

— Пожалуйста, — пожалуйста, мама, пожалуйста, расскажи.

— В общем, один король будто бы заколол нашу принцессу.

— А принц? Он умер?

— Этого я не могу сказать. Это было очень давно. Никого из свидетелей уже нет в живых. И короля тоже. Он спустя несколько дней умер от огненной руки. Никто сегодня не знает, что произошло между королем и принцессой. Обычно короли не обращают на нас внимания.

— Разве мы на них не похожи, мама?

— Ни капельки! Правда, некоторые из нас утверждают, что мы состоим с королями в родстве. Я другого мнения. В их огромных неуклюжих фигурах кроется что-то страшное, чуждое! Отвратительное!

Гено содрогнулся.

Между тем, олени мирно паслись на вырубке. Их было почти не видно. Только потрескивали листья и шуршала трава.

Когда егерь нес Гурри к себе домой, она очнулась и захотела убежать. Но он крепко держал ее; она была слишком слаба и перестала перебирать ногами. Егерь, жалея, успокаивал ее, но Гурри одолевал неописуемый страх. Рана болела, запах егеря — от одного этого запаха она приходила в ужас — обволакивал и одурманивал ее… Она перестала сопротивляться… Голос егеря, нежный и тихий, казался ей грозным. Придя домой, егерь промыл рану. Это было очень больно, но Гурри не посмела пошевелиться. Накладывая повязку, егерь приговаривал:

— Слава Богу, ничего страшного, он лишь слегка укусил тебя, только прокусил шубку, да и то не глубоко. Чуть-чуть задел мякоть, это быстро заживет.

Повязка стесняла Гурри. И комната, которая была для нее чем-то невиданным и страшным, и блестящая лампа казались ей опаснейшим чудом. Ей не хватало воздуха. В отчаяньи Гурри вскочила, шатаясь потянулась к проему, через который ее внесли.

— Отчего ты так дрожишь, бедняжка? — спросил егерь, не зная, что еще сделать. Потом он открыл дверь. — Ах так! Конечно, ты вольный житель.

Гурри, спотыкаясь, одолела две ступеньки.

— Иди. Иди туда.

Егерь подтолкнул ее, направляя к отгороженной площадке. По дороге подскочила собака и стала о любопытством шумно и настойчиво ее обнюхивать, С виду собака была сильнее и опаснее лиса. Гурри припала к земле и решила, что теперь все кончено.

— Пошел прочь, Гектор! — приказал егерь. — Это не для тебя! Прочь!

Собака тут же исчезла.

Егерь поднял Гурри.

— Не бойся. Гектор у нас добряк! Не бойся, он ничего тебе не сделает.

Но Гурри боялась. Она чуть не сошла с ума от страха. Ее непрерывно била дрожь. Егерь внес ее через открытую решетчатую дверь в маленький загончик, поставил на землю и ушел, сказав:

— Спи, теперь тебе ничто не грозит.

— И-гу! — раздался вопль.

Гурри испугалась не на шутку. Ужас охватил ее.

Позади проволочной сетки на доске, прибитой поперек кола, сидел филин. Это было страшное зрелище для Гурри. От филина исходил невыносимый запах. На Гурри дохнуло смертью.

— Пожалуйста, пожалуйста, не убивайте меня, — попросила она совсем тихо.

От слабости она почти не могла разговаривать.

— Я не могу причинить тебе вреда, — сказал филин, — даже, если бы я этого хотел, все равно не смог бы. Я всего лишь пленник! — Потом он добавил: — Тебя Он тоже поймал, верно?

Гурри еще не пришла в себя, но мало-помалу перестала бояться. Обессилено опустилась она на землю и огляделась. С одной стороны простиралась необъятная даль, с другой стороны совсем рядом с оградой темнел лес. Лес! Лес! Потерянная родина. Гурри тихонько заплакала. Но вскоре усталость взяла свое, и сон сжалился над ней. Через несколько часов она проснулась. Было еще темно. Ликующая песнь звучала высоко в воздухе, казалось она лилась со звездного неба. Непрерывная, без конца и без начала, ликующая песнь. Песнь неведомая, но мелодичная и по-настоящему отрадная. Это был жаворонок, маленькое создание, первое из всех зверей и птиц, приветствовавшее наступающий день. Гурри, которая обычно ночью никогда не спала, напряженно слушала его. Ничего подобного слышать ей еще не приходилось.

Песнь жаворонка с ликующими нотками и трелями, похожая на мелодичное звучание флейты, наполненная кроткой нежной благодарностью жизни, пробудила в Гурри надежду и укрепила ее силы. Она не понимала, что с ней происходит. Вот она лежит раненая, в плену, далеко от мамы и брата, вдали от любимого леса, несчастная, без всякой надежды. Однако в восхищении от обнадеживающей, излучающей радость песни жаворонка она не чувствовала себя несчастной. Несмотря ни на что в ней пробудилась крохотная надежда.

— Кто это поет там наверху? — прошептала она.

Филин объяснил:

— Совсем маленькая дурочка.

— Она живет на небе?

— Нет, — ответил филин, — ее гнездо у самой земли. Она беззащитная малютка, беззащитная и такая скромница! Невозможно себе представить, какая она несчастная. Но она поднимается в небо, забывает свои земные горести и поет. Ненормальная! Просто ненормальная.

— Я люблю ее, — выдохнула Гурри.

— Я тоже ей очень сочувствую, — хихикнул филин.

Жаворонок беспрерывно выводил трели. Гурри слушала.

— К этому привыкаешь, — оказал филин. — Часто я совсем не слышу ненормальную, так привык к ее пению. Это словно скрип кузнечика, словно кваканье лягушек.