Павел Кучияк - Алтайские сказки

— Это правда, — сказал медведь, почесал лапой нос и повернулся к зайцу. — А ты зачем горностаю на спину прыгнул?

— Я его со спины не узнал, — всхлипнул заяц. — У него зимой спина белее снега.

— И это тоже правда.

Долго молчал угрюмый медведь. Перед ним жарко трещал большой костер. Над костром висел золотой котел с семью бронзовыми ушками. Этот свой любимый котел медведь никогда не чистил. Он боялся, что вместе с грязью счастье уйдет. И золотой котел был сажей в сто слоев покрыт. Долго думал мудрый медведь, потом потер свою лапу о закопченный котел и вычернил зайцу уши:

— Теперь ты, горностай, всегда зайца в лицо узнаешь.

Еще раз потер лапу и вымазал сажей горностаю хвост:

— И ты, заяц, спину этого малыша по черному хвосту всегда отличишь.

Вот с тех самых пор зайцы с горностаями никогда не сталкиваются.

В давние времена жила на Алтае чудо-зверь Мааны. Она была, как кедр, большая и уже начала понемногу стареть. Куда ни глядела Мааны, нигде похожего на себя зверя не нашла.

«Я умру, — подумала она, — и никто на Алтае меня не вспомянет. Забудут все, что жила на земле большая Мааны. Надо было мне смолоду родить себе детей. Буду теперь рождать их, пока не поздно».

И родила Мааны котенка. Удивилась мать:

— Неужели этот малыш моей породы?

Вторым родился барсук. Этот сын вовсе не понравился матери.

Третьей родилась росомаха. Она была похожа и на кошку и на барсука, но только не на Мааны.

Четвертый сын — рысь — вырос крупней своих братьев, сильней, осторожней. Даже на родную мать рысь поднимал чуткие уши, а на концах ушей у него были кисточки. Мааны родила пятого сына и назвала его Ирбис — барс. Этот был очень силен и быстр. Глаза его, как у матери, всегда светились. Мех, как у матери, был бархатный. И двигался Ирбис мягко, как мать. Он вырос гораздо крупнее своих братьев, но далеко не такой большой, как Мааны.

Шестым родился тигр — весь желтый, как солнце, и по спине его струились черные полосы. Он плавал не хуже Мааны, лазил по деревьям лучше кота, бегал быстрее барса и рыси. Мать долго смотрела на этого сына.

«Может быть, следующий будет в меня?» подумала Мааны и родила льва.

Однако и этот, седьмой сын был не в мать. Мааны сама не знала, в кого он такой светлоглазый. Чем старше становился лев, тем все смешней и пышней росла у него на шее удивительная грива.

«Эх, — подумала Мааны, — все равно, хоть они на меня не похожи, а все-таки это мои родные дети! После моей смерти есть кому обо мне поплакать. При жизни есть кому меня пожалеть».

И Мааны, ласково погладив кота, сказала:

— Сынок, я хочу есть.

Кот сжался в комок, потом разом вытянулся, как тугая плеть, и убежал. Три дня его не было. На четвертый он притащил в зубах серую птичку. Посмотрела на эту добычу Мааны-мать и тихо засмеялась:

— Этого мне на полглотка не хватит. Сам съешь.

Отощавший кот сразу схватил едва трепетавшую птицу, но потом отшвырнул ее лапой и опять побежал за нею. Снова отшвырнул и снова побежал. Так он возился еще три дня и съел птицу, когда у нее не осталось ни одного перышка.

— Слушай, сынок, — сказала Мааны, — я вижу, что с твоим характером невозможно прожить в диком лесу. Ты здесь с голоду умрешь. Ступай-ка лучше к людям. За твои проделки они прокормят тебя.

И кот, задрав хвост, навсегда убежал из лесу.

Тогда старая Мааны послала за едой сына-барсука.

Этот далеко не бегал. Тут же под камнем поймал змею и подает матери.

Разгневалась Мааны:

— Ты не моей крови! От меня уйди! За то, что принес матери змею, всегда сам питайся червями и змеями!

Похрюкивая и роя землю носом, барсук легкой рысцой навсегда убежал в глубь мерного леса.

— Я хочу есть, — сказала Мааны росомахе.

Семь дней бродила кривоногая росомаха по лесу. На восьмой принесла матери объедки волчьего ужина.

— Ну, от тебя, росомаха, угощенья ждать — с голоду умрешь, — сказала Мааны. — А твой подарок кто съест, того пять дней тошнить будет. Уходи от меня, и пусть потомки твои по семь дней себе выслеживают пищу, как я семь дней от тебя еды ждала. Пусть, не зная отдыха, рыщут они по горам, пусть неделями висят на деревьях, пусть жрут они с голоду все, что придется, и никогда не наедаются досыта.

Росомаха тут же обвила кривыми лапами ствол кедра, и больше Мааны не видала ее.

Четвертым пошел на охоту рысь. Этот недолго ходил и принес матери свежую косулю.

— Ты хороший сын, — порадовалась Мааны. — За это я научу тебя неслышно подкрадываться. За это научу мягко ступать и прятать когти. Когда ты пойдешь за добычей, под твоей лапой ни один сук не хрустнет. Ты сможешь в самой непроходимой чаще леса спокойно жить.

Спрятав когти, как учила его мать, и мягко ступая, совсем неслышно, убежал от старой Мааны молодой рысь.

Пятый, Ирбис-барс, одним прыжком вскочил на каменную скалу, одним ударом передней ладони повалил-убил горного теке-козла. Теке-бун, могучий козел, бездыханный лежит.

Подхватив его на спину, барс на обратном пути удушил быстрого зайца. С двумя подарками он мягко прыгнул вниз к своей матери.

— Ну, ты, Ирбис-сынок, всегда живи на высоких скалах, на недоступных камнях. Живи там, где ходят горные теке и дикие дзерены. Пусть они станут твоей сладостной пищей.

И барс, крикнув на весь лес, ушел навсегда в дикие горы.

Шестой сын, тигр, быстро и незаметно убежал на охоту. Когда он ушел, Мааны не знала. Подарок принес ей, какого она не просила: это был убитый тигром охотник.

Испугалась большая Мааны:

— Ой, сынок, как твердо твое сердце! Как нерасчетлив твой ум! Этим убийством ты на вечные времена себе врагов нажил. Уходи в топкие болота, в частый камыш. Живи там, где ни людей, ни скота нет, где бродят кабаны и вепри. Если в этих гиблых местах ты первый увидишь человека, это твое счастье. Не мигая смотри на него. Если человек первый тебя заметит, это его счастье.

С неумолимо грозным плачем ушел навсегда в тростники сын-тигр.

— Теперь твоя очередь, — сказала Мааны седьмому.

Но лев даже глаз не открыл. Он весь день спал, опустив мохнатую голову на твердые лапы. Поздней ночью лев встрепенулся и с ужасающим ревом побежал в долину. Оттуда он приволок своей матери убитого всадника и мертвую лошадь. От этой добычи Мааны-мать чуть ум не потеряла.

— Ох-ох! — плакала она, царапая свою голову. — Ох, жаль мне себя: зачем родила я этого сына? Ты еще свирепей тигра. Ты жадный и сильный! На моем Алтае никогда не смей жить! Уйди в ту землю, где не бывает зимы, где вечное лето цветет. Может быть, вечно теплое солнце растопит твое кровожадное сердце, смягчит твой неукротимый дух.