Александр Дюма - Предание о графине Берте

Поняв, что это намек на его низкое происхождение, и чувствуя себя как бы униженным от соседства солдатского хлеба, Доминик предложил своему адъютанту поменяться местами и уселся на противоположном конце стола.

Но и на новом месте было не лучше. В то время как черный хлеб, лежавший теперь возле адъютанта, легко был снят со стола и превратился в обыкновенный

хлеб, всякий кусок хлеба в руках Доминика превращался в солдатский хлеб, а всякое вино в его стакане превращалось в воду.

Тогда Доминик, вне себя от гнева и желая чего-либо поесть, протянул руку к вертелу, на котором находились жареные жаворонки, но, как только генерал к ним притронулся, жаворонки поднялись, вылетели в окно и попали прямо в разинутые рты крестьян, издали глядевших на пиршество. Можно себе представить, как сильно они были этим изумлены.

Подобное чудо случается нечасто, а потому оно произвело немало шуму, так что теперь еще говорят о человеке, тешащем себя пустыми надеждами: “Он надеется, что жареные жаворонки сами попадут к нему в рот“.

Доминик пришел в ярость, но, понимая, что со сверхъестественными силами он бороться не в состоянии, заявил, что не хочет ни есть, ни пить, а будет присутствовать только в качестве зрителя. Все гости чувствовали себя неловко, и пир прошел очень скучно.

В тот же день вечером Доминик объявил, что он получил от императора приказ немедленно перенести главную квартиру в другое место, и сейчас же поспешил уехать.

Понятно, что это был только предлог, а причиной, побудившей генерала так поспешно удалиться, был страх перед ночным посещением призрака графини Берты, а еще более боязнь, что ему придется все время своего пребывания в проклятом замке питаться одним черным хлебом и водой.

Сейчас же после отъезда генерала управитель нашел в шкафу, где накануне ничего не было, большой мешок с деньгами, к которому приколота была бумажка с надписью “деньги на медовую кашу“.

Старик сначала испугался, но затем, узнав почерк графини Берты, поспешил исполнить ее приказание и устроил роскошный пир.

То же повторялось ежегодно первого мая: деньги для пиршества доставлялись графиней Бертой, пока не удалились императорские войска и замок не перешел опять во владение Вольдемара Розенберга, сына Ульриха, вернувшегося в замок своих предков двадцать пять лет спустя после того, как отец его принужден был его оставить.

Граф Вольдемар не унаследовал доброты своих предков. Быть может, долгое пребывание в изгнании, на чужбине, испортило его характер.

К счастью, у него была добрая и кроткая жена, имевшая на него большое влияние, так что крестьяне после бедствий войны могли быть вполне довольны возвращением внука графа Осмонда.

Когда наступило первое мая, графиня Вильгельми-на настояла, чтобы день этот был отпразднован согласно семейным традициям.

Она сама занялась устройством пира и выказала вассалам столько радушия и гостеприимства, что крестьянам показалось, будто вернулось золотое время графа Осмонда и графини Берты, о котором им рассказывали их отцы.

В следующем году, по обыкновению, было устроено пиршество, на котором граф Вольдемар отказался, однако, присутствовать, находя недостойным дворянина сидеть за одним столом со своими вассалами. Графиня Вильгельмина одна принимала и угощала своих гостей, но крестьяне нисколько этим не огорчились. Они прекрасно понимали, что только доброте графини и ее благотворному влиянию на мужа они обязаны всеми благами.

Так прошло несколько лет, и крестьяне все более убеждались, что Вильгельмине приходилось употребить всю свою доброту и энергию, чтобы защитить вассалов от гневных вспышек графа Вольдемара. Но, к несчастью, их покровительница вскоре скончалась от родов, оставив сына, названного Германом.

Граф Вольдемар короткое время искренне оплакивал смерть своей супруги, но не прошло и шести месяцев, как он ее забыл и женился вторично.

Хуже всех было теперь бедному маленькому Герману, лишенному матери со дня своего рождения. Мачеха не имела никакого желания заботиться о чужом ребенке и отдала его на попечение кормилицы. Но и эта женщина нисколько не заботилась о крошке. По целым часам Герман, горько плача, оставался один на произвол судьбы, в то время как кормилица его гуляла и веселилась.

Однажды вечером кормилица так увлеклась любезностями садовника, с которым она гуляла, что только в

полночь вспомнила о Германе, который оставался совершенно один еще с семи часов вечера. Она немедленно поспешила домой. Хотя упреков со стороны графа и графини, нисколько не заботившихся о мальчике, кормилица не опасалась, но она сама сознавала, что поступила нехорошо, и собственная совесть не давала ей покоя. Подойдя к двери, кормилица успокоилась. Все было тихо, и она была уверена, что ребенок, наплакавшись, уснул от утомления.

Она тихонько открыла дверь и вдруг вся задрожала. У колыбели Германа неподвижно стояла бледная женщина с распущенными волосами, тихо укачивая ребенка, а бледные ее губы напевали какую-то странную песенку.

Страшно испугавшись, но вполне уверенная, что перед ней живая женщина, кормилица спросила ее, кто она такая и как она проникла в запертую на ключ комнату.