Валентин Лебедев - Заповедник Сказок 2015 [Том 5]

Линде, напряжённо слушавшая рассказ Киршбаума, опустила голову и обречённо произнесла:

— Они спят в одной комнате. И там всего одна кровать.

— Да, мне это известно. С той самой ночи, как Юбер поселился в доме на Киршгассе, они всегда спали в одной кровати, держась за руки. Грета мне рассказывала.

— Да, но…

— Фройляйн Линде, я никогда не интересовался тем, что происходит в чужих спальнях, но одно могу вам сказать точно: Юбер не похож на человека, которого можно к чему-то принудить. Скорее уж это справедливо по отношению к мягкосердечному Айхенхольцу. Но если вы любите кого-то из них, то вам придётся полюбить и второго. Тут ничего не попишешь. Они как Святой Хуберт с драконом в интерпретации вашего отца: непредставимы один без другого.

Адвокату Рубинштейну вот уже в который раз разбили стекло. Юбер, подметавший осколки, рассказал об этом за завтраком. Айхенхольц навестил соседа, потом вернулся, и они с Юбером нашли какую-то фанеру, чтобы было чем забить оконный проём. Через некоторое время лавка Айхенхольца пополнилась богатой подборкой юридической литературы.

Они сидели с Юбером в рабочей комнате и беседовали за разбором только что доставленных книг, не обращая внимания на приютившуюся у подоконника Линде, которая рассматривала художественный альбом.

— Ты знаешь, я иногда думаю, хорошо было бы, чтобы они все отсюда уехали, — задумчиво произнёс патрон, разглядывая книгу без обложки, неожиданно оказавшуюся введением в кельтскую мифологию.

Юбер пожал плечами:

— Они такие же горожане, как все остальные. И в той же мере находятся под покровительством святого градозащитника.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что городу, из которого уезжают его жители, угрожает опасность. Кем бы эти горожане ни были.

— Вот я как раз и хочу сказать, что меня беспокоят участившиеся погромы. И меня беспокоят не столько те, против кого они направлены, сколько те, кто их совершает. Если киршбергцы привыкнут бить стёкла и начнут получать от этого удовольствие, что станет с ними самими?

— Да, всё верно. Но я хочу напомнить, что каждый делает свой выбор самостоятельно. За спасение своей души каждый отвечает сам. Святой защитник бережёт только город, ему важно сократить количество возможных разрушений, снизить число будущих смертей. С этой точки зрения совершенно неважно, где найдут свою смерть его жители, в самом Киршберге или за его пределами. Это к вопросу об отъезде…

— Найдут свою смерть? Что ты хочешь этим сказать?

Юбер, до этого мирно листавший книгу, закрыл её и отложил в сторону:

— Помнишь Иду Майер, которую мы с тобой дёргали за косы и, кажется, оба хотели на ней жениться? Ты ещё страшно расстроился, когда узнал, что даже когда мы вырастем, ни одному из нас этого будет сделать нельзя.

— Да, помню. Она вышла замуж за какого-то банкира и уехала с ним жить в Берлин.

— Помнишь её прекрасные волосы?

— Конечно, помню.

— Так вот я видел сон, где люди в военной форме — чужой, не нашей военной форме, вспарывали мешки, набитые такими волосами. В каждом мешке — двадцать килограммов срезанных женских волос. Всего — где-то три с половиной тысячи таких мешков. Семьдесят тонн. Это примерно сто сорок тысяч женщин, подобных Иде Майер. Всего лишь в одном из лагерей смерти.

Линде притихла на полу у подоконника, боясь шелохнуться. Когда мерный голос Юбера затих, в комнате воцарилась такая тишина, что стало слышно, как на Киршгассе стучат по мостовой каблуки случайных прохожих.

— Лагеря смерти?

— Видимо, это такие места, сооружённые для уничтожения негодного человеческого материала. Людей отравляют газами, сжигают в специально построенных печах, потом из костей делают удобрение. Пред смертью на них ставят опыты, снимают волосы для мебельных фабрик, выдирают золотые зубы, иногда — сдирают кожу, её дубят и потом из неё шьют сумки, абажуры и портмоне.

— Этого не может быть!

— Почему? — спокойно спросил Юбер.

— Нет, этого просто не может быть! — отказывался верить Айхенхольц.

— Что тебя удивляет? Массовость или сам способ?

Тот не нашёлся, что ответить.

— Последний раз на Марктплац сожгли женщину в середине XVIII века, — продолжил Юбер. — По меркам человеческой истории, это совсем недавно. А что до размеров явления, то это следствие общего индустриального развития. Если теперь с помощью прессы стало возможным внушить одновременно большому числу людей такие личные чувства, как страх и ненависть, если даже такое индивидуальное переживание, как любовь, стало, благодаря кинематографу, массовым и управляемым явлением, то логично ожидать, что и такое личное событие, как смерть, тоже должно стать массовым и организованным. Особенно, если речь идёт о жертвоприношении. Не я создавал этот мир. Это — человеческая природа.

Айхенхольц едва заметно кивнул, глядя куда-то в сторону.

— Но… скажи мне, — наконец, собрался он с мыслями. — Можно ли с этим что-то сделать? Как-то помешать этому безумию?

Юбер пожал плечами:

— Я же уже сказал, что нельзя за человека спасти его душу. По крайней мере, мы с тобой этого сделать не можем. Каждый сам выбирает, становиться ему убийцей или нет. Мы можем спасти только город…

В один из будней перед днём Святой Барбары патрон объявил выходной и предложил прогуляться на Белую гору для того, чтобы набрать к празднику веток вишни. Юбер встретил это предложение долгим внимательным взглядом, который не остался незамеченным.

— Скажи ещё, что мы никогда этого не делали! — вспылил патрон. — Так вот, делали! Когда была жива тётя Гретхен, она каждый год посылала нас за ветками. И непременно на Белую гору. Заодно Линде туда сводим. Надо же её ввести в курс дела. — Юбер на это только пожал плечами.

На Белую гору они поднялись по петляющей гравиевой дорожке, изначально предназначенной для колясок и экипажей, а теперь в выходные служившей бегунам и велосипедистам. Следуя туристическим указателям, они прошли вдоль стен древнего кельтского поселения, обследовали руины монастыря Святого Георга, заглянули в открытый для обозрения раскоп с фундаментом античного храма, обнаруженным в трансепте монастырской церкви. Прирождённый экскурсовод, Юбер без остановки рассказывал, каким образом выглядели древние постройки до разрушения: вот тут был колодец, но его в XIV веке засыпали… вот эта каменюга служила основанием алтаря, но археологи поставили её не в том месте, потому что нашли вон в том углу… вот тут находилась первая келья и огород Святого Хуберта, потом на их месте в XI веке был свинарник, а спустя столетие построили каменный странноприимный дом…

Где, в каких источниках, черпал он свое вдохновение, неизвестно, но пред глазами Линде сами собой вставали из небытия деревянные укрепления кельтов над земляными валами, крашенные деревянные балки и мраморные колонны античного портика, могучие стены с романскими арками, изрезанные суровыми лицами капители и исписанный вдоль нервюр тонкими черно-коричневыми узорами готический свод. Оказалось, что мотивы этой средневековой росписи до сих пор вдохновляют киршбергцев, а тончайшие листики и стебельки, которыми горожане украшают фахверковые дома, в народе называют «червячками».