Валентин Лебедев - Заповедник Сказок 2015 [Том 5]

Лёхе стало так пронзительно, мучительно жалко эту хорошую, добрую девчонку, что он, казалось, всего себя отдал бы, чтобы ей перестало быть больно и чтобы больше так не было никогда.

— Люблю тебя, — сказала она горячо. — Ты будешь моим мужем, а я буду твоей женой. Я дам тебе духов, которые будут помогать тебе в искусстве исцеления, я научу тебя и буду с тобой. Иди ко мне.

И он пришёл к ней, и она была жаркой темнотой и любила его так, как он и представить себе не мог. Позже он гладил её волосы и смотрел на деревянный потолок, освещённый пламенем очага.

— Так эти… кости, которые я нарыл… Это Франц с Адольфом? — спросил он, и следом вырвался вопрос, терзавший его столько недель: — А где же танк?

— В болоте, — сказала Настя вполголоса. — Вместе с Адольфом. Адольф нас тогда ветками закидал там, на поляне, да сам далеко не уехал. Я его стерегу, из болота не пускаю, иногда только вырывается ненадолго. А Франца давно отпустила. Он, знаешь, вообще не хотел на войну идти. Был очень сильно влюблён в девочку-еврейку с соседней улицы.

Лёха приподнялся, сел, всмотрелся в неё — гладкая кожа, ласковые руки, живое лицо.

— Так это ты там, у меня в мешке? — сипло спросил он.

— Нет, — она прижалась горячим шёлковым телом, — я здесь, вот она я. Там только кости, Лёшенька. Только кости.

Он коснулся её тонкого плеча, и нежность, какой он никогда не знал до этого, поднялась из глубины души, глаза обожгло слезами, дышать стало трудно. Он потянул Настю к себе, потянулся к ней сам — всем собой, всем, что он был. Она засмеялась, коснулась его лица, и нежность была как волна, несущая его сквозь раскалённый воздух, потом она накрыла его с головой, стала невыносимой, как боль. И вдруг, открыв глаза, он понял, что летит.

Огромная птица, Орёл Айы Тойона, нёс его над холодной чернотой небытия, вверх, вверх, туда, где тепло, где жизнь и любовь имеют смысл. Но вдруг огромные крылья пропустили удар. Через секунду падения птица выправилась, изогнув голову, посмотрела на него, и Лёха понял, что летит она из последних сил, что ей не справиться с подъёмом. Он вспомнил, как замирало в восторженном ужасе его маленькое сердце, когда мама читала сказку про то, как Иван-Царевич, летя на птице Рок, отрезал куски мяса от бедра и кидал их в голодный клюв — лишь бы долететь. Когда летишь на птице, а внизу ледяная смерть, то кормить её приходится собой. Потому что больше нечем.

И Леха отсекал куски себя — что легко отходило, а что приходилось и отрывать с хрустом, с хрипом, с муками, с кровью. Бросал куски птице и нёсся, нёсся вверх. Он скормил птице всего себя, казалось, его совсем не осталось. Но нет, осталось! На самом дне были любовь и жалость, желание помочь, вернуть, вымыть страдание из палитры мира. Маленький сероглазый мальчик рыдал на остановке над сбитой автобусом блохастой собакой, которая билась, билась в агонии и никак не затихала. И этого чувства было так много, что оно разлилось по Вселенной мощным потоком, осветило каждый уголок, и стало тепло, и Космическая Берёза закачала восемью ветвями и зацвела по-весеннему, и в гнёздах своих смеялись и щебетали Дети Творца.

И Лёха понял, что не птица Рух несёт его вверх, а он сам летит на мощных крыльях, летит сам к себе, потому что Айы Тойон — часть его, Лёхи Арбузова, а вместе они — часть Творца.

— Я — есть, — прошептал Лёха, и Вселенная остановилась и замерла, прекратила пульсировать и расширяться. Он стоял в лесу, у сосны, на тёмной подушке мха.

— Ещё три шага, и станешь шаманом, — сказала Настя, его возлюбленная айя. Белое лицо, синие глаза, а губы — распухшие от поцелуев. Она стояла рядом и улыбалась. — Через пять шагов выйдешь в Средний Мир. А ещё через два сильно об этом пожалеешь.

— А ты? — спросил он. Она пожала плечами.

— А я от тебя уже никуда не денусь. Иди.

Лёха пошёл по мягкому, пружинящему мху. Один, два, три… — голова очистилась, сердце забилось ровнее. Четыре, пять… — воздух вокруг зазвенел комарами, в лицо подул ветер. Шесть, семь… — кочка под ногой предательски провалилась, и Лёха всем своим весом ухнул в болото, погрузился в вонючую густую жижу с головой, вынырнул, отчаянно забился. Ухватиться было не за что, кочки не держали, разваливались под руками, комары взмывали с них, яростно звеня.

Лёха наглотался грязи, почувствовал верную близость смерти, подумал о Наташке, о том, как она тонула в озере. Мысль о ней внезапно принесла все воспоминания целиком. Лёха перестал барахтаться, как щенок, а вместо этого, когда голова оказалась над поверхностью, глубоко вдохнул, закрыл глаза и стал, как тогда, у болота, раскручивать реальность в голове. Надавил, перетянул, отодвинул смерть, поставил точку с запятой. И его нога нашла опору под водой — широкую, надёжную, крепкую. Он поднялся, тяжело дыша и отплевываясь.

С громким лаем из-за деревьев выскочил Бася. Следом, задыхаясь, то и дело хватаясь за бок, бежал Як.

— Лёха! Лёха, ты как? — повторял он снова и снова, сгибаясь пополам и пытаясь поймать дыхание. Лёха видел, что он весь дрожит, и слёзы блестят на глазах. — Лёха, ты там нормально стоишь? Вглубь не затягивает? Господи, мы ж тебя третий день ищем… щас отдышусь, наберу — тут и погранцы, и наши все… мать твоя уже… сам понимаешь. Лёха, ну скажи хоть что-нибудь… Ты чего?

По шею в болоте, на башне утонувшего танка, стоял шаман Алексей Витальевич Арбузов и смеялся.

И старалась она доплеснуть до луны серебристую пену волны.

арица покидала мир. Её огромное тело уже не двигалось, взор остановившихся синих глаз был устремлён далеко вверх, туда, где поверхность Океана пронзали солнечные лучи. Подданные Царицы подплывали, прижимались трепещущими губами к перепонкам её рук, к обмякшим плечам, к бессильно повисшим плавникам. Разбирали на пряди её длинные зелёные волосы, нежно прикасались к едва подвижным жабрам. Прощались. Глаза многих были красны от горя.

Царицу любили, она была очень сильной, гораздо сильнее тех, что были до неё. Она укрепила Скалу, возвела загоны для рыбы, помогла поднять из бездны множество вещей из канувшего в пучину города Ремисэ — артефакты, оружие и машины. Сейчас всем этим занимались учёные: одни пытались разобраться, другие — вспомнить. А главное, она оставляла после себя двенадцать Детей — столько не удавалось ни одной Царице уже много-много десятков лет.

В старых легендах Детей всегда было много: каждый год сотни и тысячи юных голосов звенели среди белых мраморных стен, молодые плавники рассекали воду просторных аллей, всюду звучал смех. Да, раньше было много смеха. Юные смеются легко, радуются себе, миру, друг другу. Смех, радость и жажда жизни закручиваются солнечными водоворотами и тёплыми течениями несут народ Миима в будущее, туда, где все будут лучше, свободнее, сильнее…