Валентин Лебедев - Заповедник Сказок 2015 [Том 5]

— Ну, чё тут? Как торговля?

Барбус неопределённо скособочился, всем видом показывая, что хотя он и тронут заботой Эдуарда Ивановича, но мотыль квёлый, рыбок не берут, и свободных денег совершенно нет.

— Ладно, брось шлангом прикидываться. Курить будешь?

— Я, Эдуард Иваныч, завязал. Здоровья-то нет, как у Вас!

— Потому что здорово… это… здоровый образ жизни веду!

Сопля придвинулся к Борису. Свёрнутая бумажка перекочевала из руки одного в обширный карман другого.

— Ладно, торгуй, мотылёк. Ах-ха-ха! Ловко подколол? Мотыля продаёшь — значит мотылёк!

— Хрю-хрю-хрю! Здравия желаю, Эдуард Иванович! — улыбнулась пластмассовыми челюстями бабуся.

— Здорово живёшь, Микитична!

— Вы вроде как с лица схуднули, Эдуард Иванович?

— На фитнес хожу. Знаешь что такое? Это когда спорт.

— Ну, дай-то Бог! — истово перекрестилась Микитична. — Нам и без надобности уж.

— Ладно. Хватит мне зубы это самое. Чего там у тебя?

— Как перед иконой, чтоб у меня руки отсохли, если вру!

— Так.

— Нету! Ни одной не продала! А всё конкуренты!

— Какие конкуренты?

— Да вот, — сказала подлая бабка и указала на Семёна, — пять клиентов отбил!

Семен и, отчасти, Борис опешили. Сопля вдруг увидел Семёна с его банкой, как будто они только что вывалились из Зазеркалья.

— Оппа! Ты кто такой? Ты чего тут стоишь, а?

— И чего? Купил, вон, место и стою. А что?

— Чего ты тут толкаешь?

— Эльфа вот.

— Дрянь какая-то летучая, — вклинилась Микитична, — больная наверное, не ест ничего! Сам говорил!

— Нуксь!

Сопля залапил банку. Она почти целиком поместилась в его ладони.

— Оппа! Зашибись! Засушу и на зеркало в тачилу повешу!

— Ты давай не борзей! Поставь банку!

— Пасть закрой, дедушка! — элегантно парировал Сопля, для верности положив вторую ладонь Семёну на лицо. Лицо тоже поместилось в ладони целиком.

— Эт! Ты руки-то убери!

Сопля потряс банкой, отчего крохотный эльф свалился и стукнулся головёнкой о стенку. Потом он сунул банку под полу и пошёл в сторону дирекции, задевая шапкой жестяные козырьки навесов.

Семен перелез через прилавок и крикнул:

— Да что же?! Воруют же! Эй!

Соседи по прилавку превратились в болванчиков с отпущенными нитками — стояли, глазами хлопали, внутренне радовались чужому унижению. Сопля невозмутимо удалялся.

— Эй! Харя!

Сопля продолжал уходить. Эльф в банке попробовал вылететь, но опять стукнулся об стекло.

— Тьфу! Да и пошёл ты! Щенок! Трус! Сопляк!

Такого оскорбления Эдуард Иванович не вынес. Он повернулся, сделал четыре шага, подкинул банку с эльфом и запустил в голову обидчику.

Машина «скорой помощи» долго пыталась протиснуться к рыночным воротам. Наконец встали как-то между бородатым дедом с гусями и бабой с крупами. Румяные, вонючие от табака санитары резво помчались в толчею. Принесли Семёна с бурым от крови лицом. Он лежал такой маленький, жалкий, вцепившийся в ниточку жизни. Шептал: «Убил… убил… убил». Хлопнули двери, распугала жирных воробьёв сирена. Баба с крупой охнула и уселась на мешки.

Трупик эльфа, раскатанный кованными ботинками в лоскуты, пролежал в грязном снегу недолго — зашипел и превратился в ничто.

Сопля сидел в рюмочной. Перед ним стояла тарелка пельменей со сметаной, стопка, графинчик. Он налил стопку, выпил, с хрустом откусил пол-луковицы, пожевал, закинул в рот пельмень. Самое оно, после физических упражнений да на морозце выпить ледяной водки под пельмешки. Настроение у Сопли вновь было превосходное. Солнце проплавило в ледяной корке на окне полынью. Раскалённые добела пылинки плавали в косом луче. Сопля налил ещё стопку, закусил, запил стаканом горького шипучего пива. Разжевал ещё один пельмень и пошёл отлить. Потом в туалетном предбаннике долго мыл руки, поскольку был он великий аккуратист.

Перед самым выходом Сопля заглянул в мутноватое зеркало. Вскочивший утром над губой прыщик почти уже созрел. А сразу под третьим писсуаром лежала толстая золотая цепь. Сопля резво обернулся и подошёл к писсуару: на метлахской плитке распластана обёртка от конфеты.

Он вернулся к зеркалу и опять всмотрелся в ненаглядный прыщик. Но глаза уже сами скосились на писсуар. Цепь! Цепяра толстенная! Лежит в пятне солнечного света — даже звенья можно разглядеть. Что за чертовня? Сопля опять подбежал к. писсуару. И даже заглянул в него. Ничего нет. Солнечный зайчик вдруг появился на ботинке. Сполз по замше на пол, скользнул к выходу из туалета, замер на месте. Вот она! Широкая цепь, нездешняя, как из гробницы фараона. Лежит на полу. Сопля наклонился над ней — цепь рассыпалась на солнечные пятна! Голова закружилась. Зайчики глумливо запрыгали по полу, вскочили на стену, подползли к зеркалу. С той стороны тупо смотрел мордастый юноша. Сопля подбежал к зеркалу, зацепившись ногой и вывернув плитку с куском бетона. Стекло обернулось прямоугольным окошком, и стремительно зарастало какой-то серой изморозью. В окошко смотрел он сам, длинная нить слюны свисала на воротник. За спиной стоял бледный юнец и вытаскивал из его кармана кошелёк. Второй юнец притоптывал в нетерпении у двери.

— Эй! — крикнул Сопля, ударив в окошко кулаком. — Эй там! Пацаны!

Увы, и его двойник, и тощие наркоманы совершенно ничего не видели сквозь зеркало. Сопля обернулся. Мир выцвел. Вокруг волнами разрасталась чёрно-серая плесень. С шипеньем истаивали и блёкли краски. Он всплеснул руками — спортивный костюм мазнул в воздухе алым. Цвет сползал и с него, стремительными акварельными дымными струями. С визгом Сопля рванул на тусклый свет в проём двери. Снёс плечом часть крошащейся стены, выбежал в огромную залу с мутным, взболтанным воздухом, стал посреди неё и взвыл совсем уж по-волчьи:

— Отче мой! Еже веси на небеси! Ну чего?! Пусть светится имя! Я больше не буду! Выпустите меня отсюда! Во имя Отца и Сына, аминь!

И дикая молитва помогла — в сажевой тьме Сопля увидел маленький квадратик живого цвета! Он пошёл к нему, расталкивая какие-то осыпающиеся шершавые столбы. А тьма наливалась силой, высасывала реальность, уже и руки стали как стеклянные — кости видно. Того и гляди — растворится. Но — нет. Успел. Успел, чтоб ему сдохнуть! Протиснулся сквозь радужное окошко! А тьма шипнула бессильно да и сгинула. И он смеялся, смеялся до икоты, и катался по холодному фаянсовому полу. А потом кто-то невидимый опустил на него сверху большую стеклянную банку.

И тогда поссорилось Море с Яквой Поедателем Ветра. Яква разгневался и плюнул в Море. И тогда Море закипело. Рыбы и придонные твари сварились и возопили от боли. Небо наполнилось огнём от их криков. Заплакал Яква сделанному и вырвал себе глаза и бросил в Море. И сделались они Островами. Всех людей, уцелевших от гнева, посадил он на них. И содрал с Неба ночь, и соткал из неё Тьму. И окружил Тьмой острова.