Валентин Лебедев - Заповедник Сказок 2015 [Том 5]

Самолётик плавно пикирует мне под ноги. Я наклоняюсь и поднимаю игрушку. Пьер подбегает и замирает в нескольких шагах, ковыряя носком землю.

— Это мой!

Я чувствую спиной, как напрягается охрана.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

— Пьетро, — глядя исподлобья, отвечает он.

— Ты сам придумал такой планер?

Он кивает. Я провожу пальцем по бумажному сгибу. На белой перчатке остаётся пыльный след.

— Хорошая работа, Пьетро, — медленно говорю я. — А что. Ещё. Ты. Умеешь. Делать?

Убийца и авантюрист внезапно срывается с места и бежит прочь, заливаясь слезами.

— Донна! Донна! Донна! — в голос рыдает он.

В дверях показывается донна Маргари, и я вижу, как Пьер Гарри, содрогаясь всем телом, рыдает ей в плечо, а она гладит его по голове. Успокоив, она берёт его за руку и подводит ко мне.

— Пьетро, это Ферчо. Он наш друг. Тебе не надо его бояться. Ферчо, это Пьетро. Дай самолёт, пожалуйста.

Я возвращаю игрушку. Пьетро хватает самолёт, сминая бумажные крылья в кулаке.

— Кровоизлияние в мозг, — говорит донна Маргари. — Практически полная амнезия. В картотеке доктора Ортеса полные данные.

Я делаю знак Диасу, и тот растворяется в сумрачных коридорах больничного крыла. Я позволяю себе сесть на скамейку и выдохнуть: это не просто решение проблемы — это великолепное решение. Это лучше, чем всё, на что я мог надеяться.

— Почему вы не сказали мне раньше? — спрашиваю я.

— Чтобы ты мог увидеть это своими глазами, Ферчо.

Пьетро ёрзает между нами на скамейке, болтая ногами.

— Сложи нам по самолёту, Пьетро, — говорит донна Маргари, — они у тебя замечательно получаются.

Тот, просияв, срывается с места.

— Чертежей не осталось? — спрашиваю я.

Она отрицательно качает головой:

— Гарри никому не доверял, всё хранил в голове.

— Откуда вы знаете?

Донна Маргари усмехается:

— Знаю, Ферчо.

Я вспоминаю вчерашний полуночный рассказ, и мне становится зябко посреди знойного летнего дня: значит, вот как это происходит.

— Пьер Гарри… узнал правду?

Донна Маргари утвердительно кивает:

— И ему было некуда от неё деться. Он хотел безопасности и восхищения и в итоге их получил. И теперь ему не нужно для этого ставить мир на колени.

Я вспоминаю совершенно детский плач взрослого человека и содрогаюсь.

— Дорого это ему стоило. И всегда так?

— Половина тех, кто похоронен на нашем кладбище, не провели на острове и недели. Если ты об этом.

Я прилагаю усилие, чтобы не отодвинуться от неё. Донна Маргари усмехается, снимает с пояса шкатулку из грецкого ореха, вынимает из неё пару перчаток.

— Спасибо, — говорю я, пока она натягивает вторую кожу. — Я думал над тем, что вы мне сказали… знать правду очень важно. Но я на своём месте не могу рисковать. Я не могу позволить себе… кровоизлияния в мозг. Страна этого не выдержит.

Донна Маргари кивает.

— Это твоё право, Ферчо. В таком случае опасайся женщины с родинкой в уголке глаза. Дар передаётся от стального зеркала к золотому и наоборот. Дон Торрегоса может показать тебе, Ферчо, тебя самоё — вот почему ты плачешь на его песнях — но не может передать тебе дар.

Это хорошо. У меня не так много тех, с кем я могу общаться без опасений. Чудеса… мало что опасней их. И кстати, о чудесах…

— Донна Маргари… В экипаже «Стрелы» есть матрос… он хотел заполучить ваш волос, чтобы поймать морского змея и сделать из его печени лекарство для своей матери. Его зовут Сезар.

Лицо женщины грустнеет.

— Я не целитель, Ферчо. Впрочем, я поговорю с ним.

Я отпускаю всех. Мне хочется побыть одному — это та самая роскошь, которую я могу нечасто себе позволить. Кастильо-дель-Фаро, скалистый островок посреди океана, к этому располагает. Тишина, воздух, пахнущий цветами, травой и морем, галерея в пятнах солнечного цвета и ажурной тени. Я оглядываюсь — вокруг никого — поддёргиваю рукава и делаю «колесо». Отряхиваю ладони, проверяю, не треснул ли где шов, и иду дальше, как ни в чём не бывало. Почему-то такие выходки поднимают мне настроение.

В пустынной вроде бы галерее я натыкаюсь на читающую девицу, сидящую на перилах. Почти прошёл мимо, но она отрывает взгляд от страницы, вздрагивает, вскакивает, роняя книгу, и смотрит в меня с ужасом и восторгом. Именно из-за таких моментов я не могу позволить себе ходить по улицам. Я галантно улыбаюсь и собираюсь вежливо удалиться, но вместо привычного «Ваше Величество!» девица выдыхает:

— Зеркало! Ты — зеркало.

Стоп! Я останавливаюсь и качаю головой: — Нет, всего лишь меченый.

Она быстро прячет пальцы в длинные рукава, обхватывает плечи и отступает на шаг:

— Значит, у тебя есть выбор.

Замечаю у неё родинку в уголке левого глаза, почти у самого кончика брови.

— А у тебя разве не было?

Она хмыкает:

— Мой отец — золотое зеркало, моя мать — зеркало из стали. С таким началом выбирать не дано.

Я не в силах сдержать любопытство: — И… как оно?

— Истина — очень, очень, очень страшно, — говорит она, и я замечаю седину в её светлых прядях. — И это прекраснее и драгоценнее всего, что есть в мире. Это практически невозможно вынести, и жить без этого невозможно, — она закусывает губу. — Мой брат — капитан корабля, и он счастлив, что ему не досталось эта метка. Моя сестра — затворница, отвергшая всё земное ради небесного. А я… я думала, что тоже так смогу. Но я не могу! Я не могу с людьми, потому что это слишком страшно, это опасно для меня… и для них тоже. И я не могу без людей, потому что весь наш мир создан только ради людей, мой дар связан с людьми, я не могу скрывать его от них… — она улыбается дрожащими губами и машет рукой. — Видишь, как хорошо, когда есть выбор: ты можешь выбрать, надо ли оно тебе. Как тебя зовут?

— Фернандо, — отвечаю я.

— Фернандо, — повторяет она. — А я — Беатриче.

И я понимаю, что не могу просто так уйти и оставить её наедине с истиной и предназначением. Просто потому что теперь слишком хорошо знаю, что это значит. Я вглядываюсь в её лицо — обычное девичье лицо, каких тысячи и тысячи — и говорю:

— Послушай… если я могу тебе чем-нибудь помочь, ты просто скажи.

Она поднимает бровь.

— Ты серьёзно?

Я протягиваю ей руку:

— Есть способ проверить.

— А ты не боишься?

— Боюсь. Но это неважно.

И наши руки соприкасаются.

ы с Лариской договорились про Солонку никому-никому… Даже Мишке Завадскому из пятьдесят шестого. Мишка — хороший. И настоящий командир, если в войнушку биться. Но мальчишка. А мальчишкам доверять нельзя.

Держались мы с Лариской целый июнь и половинку июля, а потом всё-таки Лариска не утерпела. А всё из-за велика, которым Мишка Завадский хвастался и никому не давал покататься. Можно подумать, что мы этот велик слопаем без повидла. Ну, Завадский хвастался, хвастался, ездил туда-сюда по Пролетарской — от забора Капитоновых до самого молочного, а Лариска рассердилась и выдала всё про Солонку. И то, что он у Бабсани в сарае прячется, и только по ночам в сад выходит, и то, что он булки по шесть копеек любит — рогалики, и то, что у него спина горячая-прегорячая, а на хвосте бугорки, вроде бородавок. Мишка нам язык показал, и как тормознёт прям на щебёнковом пригорке у гаражей… Лариска долго пятак к шишке прикладывала, который я ей дала. А копейку Мишка на земле нашёл. Ну и помчали мы все втроём в хлебный — как раз свежий привезли.