Валентин Лебедев - Заповедник Сказок 2015 [Том 5]

А Хомка ещё долго сидит на полу в сгущающихся сумерках летней ночи, слушая, как почти беззвучно стучит в сундучке плюшевое сердце…

первые запись о моей смерти появилась в церковной книге Эккернфёрде, в Шлезвиге, 27 февраля 1784 года. Помню, я тогда как-то особенно устал. Тамошний герцог, покровитель алхимиков, оказался удивительным кретином, и сперва это забавляло, а потом стало утомлять. Я толковал о преобразовании веществ, о ядерной реакции, о синтезе транквилизаторов, но их высочество Карл Гессенский интересовалось исключительно этиловыми дистиллятами да окраской сукон.

Всё же я прожил там лет пять. Но однажды не выдержал и умер. И впервые сделал это официально. Вообще, и время уже подошло. Век Просвещения подходил к концу, и жизнь графа Сен-Жермена исчерпала себя. Имя стало уж чересчур известным в Европе, это могло помешать. Нужно было потихоньку, не привлекая лишнего внимания, довести до конца берлинский генетический эксперимент и, вооружившись его результатами, приступать к русскому проекту.

Ну и, правду сказать, мне хотелось хоть ненадолго вернуться в природный облик — полетать ночами, поохотиться на тёплых, писклявых мышей…

Да… Это было восхитительно! Неловко признаваться, но даже во время берлинской миссии, уже будучи часовщиком Дроссельмейером, я несколько раз не мог сдержаться и оборачивался совой. Впрочем, я мог это себе позволить… Потому что в Берлине меня ждал сюрприз. Мари Штальбаум, носительница уникального генома, выводимого мною в течение двух тысяч лет, оказалась больна. Тяжёлая форма ригидности, деменция, депрессивные состояния, фобии. Семнадцать лет, а уровень развития — как у семилетней. На её репродуктивной функции это не должно было сказаться, но мне ведь нужно было как-то мотивировать бедняжку, чтоб она пошла замуж!

Жених был уже доставлен из России и поселился у меня под видом нюрнбергского племянника, Дроссельмейера-младшего. Весьма странный юноша, надо сказать… Внешне — вполне милый, только разве нижняя челюсть чересчур массивная. Но вот поведение… М-да… Пьяница, транжира и распутник!

Для устройства этого брака мне пришлось пичкать девушку сильными галлюциногенами и рассказывать ей совершенно безумную историю о принце-орехоколе и многоголовых мышах… Увы… Не мог же я не попробовать препараты, прежде, чем давать их Мари.

Несколько раз я позволял себе являться к ней в своём натуральном виде — всё равно никто не поверил бы рассказам бедной дурочки.

В конце концов дело сладилось, и молодая чета убыла якобы в Нюрнберг, а на самом деле — в Санкт-Петербург.

Я тоже улетел в Россию, в своё имение Салтыковку, купленное ещё в начале царствования умницы Софи, лучшего из творений моих в том столетии.

А сегодня, в первый год столетия нынешнего, Мари Штальбаум умерла родами. Ребёнок, к счастью, остался жив. К великому счастью, ибо это дитя — последняя надежда человечества. Его нарекли Евгением, и да хранит его судьба. Я позабочусь об образовании мальчика. Никаких стихов, никаких греческих сказок. Латынь — в минимальных пределах. С детства его настольной книгой станет «Исследование о природе и причинах богатства народов» Смита. Нам в этой стране нужен экономист, а не мечтатель.

Джузеппе в Париже уже подготовил военачальника, Франц в Гёттингене ждёт рождения поэта и философа. Французский социализм, немецкая философия, английская политическая экономия — вот что нам нужно!

В середине двадцатых я умру и отпишу Салтыковку Евгению. Папаша его к тому времени окончательно прощёлкает состояние, оставит сына без средств, и Евгений переедет сюда, в деревню, где подружится с гёттингенским проектом Франца. Они вдвоём поедут в Монсегюр, а там Джузеппе устроит им встречу со своим маленьким корсиканцем, и тот примет их на службу, а они подговорят его начать войну против англичан, а потом и против всех. Мировую, можно сказать, войну. Ибо во имя мира!

После молниеносной и победоносной войны корсиканец останется на французском престоле, финансист займёт российский, а философ станет повелителем Священной Римской Империи.

Вот этой троице и суждено будет спасти наш мир от гибели и объединить народы в новую империю, величайшую из всех.

А править империей, в итоге, будем мы, Великие Совы народа майя, посланцы страны мёртвых: я, Чаби-Тукур, Сова-Стрела, носивший имена Каспар и Сен-Жермен; одноногая Сова Хуракан-Тукур, носивший имена Валтасар и Калиостро; краснопёрый Какиш-Тукур, известный в этой части света как Мельхиор и Франц Мессмер, и Крылатая Голова Ходом-Тукур, не имеющий человеческих имён. В нашей державе навеки воцарятся свобода, равенство, братство и благоденствие, человек станет человеку другом, товарищем и братом, бедных и больных не будет, а все будут богаты и здоровы. Мы назовём нашу державу Союзом Сов. Или Совским… нет… Совейским… Ну, как-то так назовём, потом придумаем.

меня тоже был здесь дом когда-то. Эти кусты самшита очень старые. Им, наверное, по сто лет. Снаружи такой куст выглядит совершенно неприступным, но если исхитриться и снизу пролезть внутрь куста, то там довольно большое пустое пространство. Залез — и сидишь, как в домике. Очень уютно. И запах у самшита особенный: горький, густой. Запах твоего личного дома, где живёшь только ты, и больше никто. Потому что, если ещё кто-то залезет, то это будет уже не дом, а штаб или танк, или дзот. Девчонки, правда, играли в домик компанией, но это совсем другое. Разве девчачья компания будет тихонько сидеть и слушать, как молча шуршат в стенах и крыше дома маленькие глянцевые листочки? Как там, далеко снаружи, долгий, шумный день вдруг потерял тебя и замер, испуганно оглядываясь? Куда там! Они будут болтать и пищать, и хихикать, и петь, и ссориться, и снова болтать и хихикать. Любой нормальный человек просто обязан им туда закинуть жабу или мышь. А можно просто еловую шишку закинуть и крикнуть: «Мышь!»

Помню, у меня в домике шишек был целый склад. И ещё деревяшка была, чтоб на ней сидеть, и бутылка для воды. Странно, но я уже не помню сейчас, какой именно куст был моим домом. Забыл. Ну да, сорок лет почти прошло…

Конечно, Жэкин дом с моим тогдашним не сравнить. У Жэки стены внутри из фанерок и картонок. И потолок из куска кровельного железа. В левом дальнем от входа углу лежит охапка сена, там иногда спит коричневая собака. А белая собака в дом заходить не любит — всегда ложится у входа на улице.