Любомир Фельдек - Синяя книга сказок

И в один присест сочинил для мелузины Йозефины новую, великолепную песенку, куда новей и великолепней той, которую обещал. Когда мелузина Йозефина ее послушала, а потом разучила, а потом запела, слезы на ее глазах мигом просохли и она воскликнула:

— Ах, какая честь для меня, о поэт Ямбович, исполнять песенку вашего сочинения! Нет на свете более высокой награды!

Думаете, эти восторженные слова так, сами собой слетели с ее языка? Ничего подобного. Они были частью той песенки, которую сочинил для нее поэт Ямбович.

Увы, что было в этой песне дальше, мы так и не узнаем, потому что поэт Ямбович ее не записал и сразу забыл. А кому очень захочется, тот сам может послушать, о чем поет в трубе мелузина Йозефина. Правда, никто не поручится, что поет именно она — ведь мелузин на свете видимо-невидимо!

Яно и Дюро из деревни Терховой были потомки нашего славного богатыря разбойника Яношика и, тоже парни хоть куда, или, как нынче говорят, оторви да брось. Зато дружки — водой их не разольешь.

Увидал как-то Яно своего приятеля Дюро, обрадовался.

— Дружище! — кричит и на радостях хлоп Дюро по плечу. Да так, что кость ему сломал.

Три часа пролежал Дюро, облепленный листьями подорожника, глядь — от перелома и следа не осталось. Вышел Дюро на порог, увидал своего приятеля Яно.

— Дружище! — кричит и обнял его на радостях. В трех деревнях свалились крыши — так Яно охнул!

Так вот, пошли однажды наши дружки бродить по белу свету. Вышли спозаранку, шагнули раз-другой пошире, раз-другой покороче — и уж были в Жилине, на главной площади. Огляделись: со всех четырех сторон тянутся знаменитые жилинские аркады, или, как называют их тамошние жители, галереи.

— Глянь-ка, Дюро! — дивится Яно. — Под этими халупами ходить можно!

— Не ори, сам вижу, — отвечает Дюро. — Давай, как стемнеет, унесем одну в Терхову.

— Скажем, что она из Америки, — предложил Яно.

— Вестимо из Америки! — согласился Дюро.

Дожидаясь, пока стемнеет, Яно и Дюро полоскали ноги в воде. А была та вода в большом каменном корыте на жилинской площади. Ни слова Яно и Дюро друг дружке не промолвили, но оба подумали: «Сегодня унесем халупу, в другой раз корыто».

Как стемнело, встал Яно под одной халупой, ухватился за столбы, как за ремешки, Дюро помог ему взвалить халупу на спину, точно мешок какой, и зашагали они прочь. В Тепличке сменились и без приключений приволокли халупу в Терхову, а там сбросили ее наземь аккурат перед трактиром Хвастека.

Уж поздняя ночь была, трактир на запоре. Видят ребята, идет старый трактирщик Хвастек, несет ведро воды.

— Откуда вы, пан Хвастек?

— Да так, водицы набрал, хочу ополоснуться, — отвечает трактирщик Хвастек. — А вы, Яно и Дюро, откуда?

— Да так, из Америки, — отвечают. — Заработали там на халупу, под которой можно ходить, да приволокли ее в Терхову.

— Черт возьми, — обрадовался старый Хвастек, смекнув, что у парней есть что пропить. Он-то сразу догадался, что халупа вовсе не из Америки, да какое ему дело? Выплеснул из ведра воду, отворил трактир и не затворял до самого утра.

Терховские петухи мастера кричать. Закукарекают — в Америке слышно! Тем более в американской халупе, которую приволокли в Терхову Яно и Дюро. Вернее, в жилинской.

От крика терховских петухов проснулся в своем доме жилинский бургомистр Петр Полак, ибо этот дом принадлежал ему. Бургомистр выглянул в окошко и что же видит? Батюшки-светы, вместо городской площади перед ним деревенские поля!

— До чего же внимательные люди в нашем магистрате! — воскликнул он. — Поди-ка, старуха, полюбуйся! Не успел я вчера посетовать, что из-за важных дел не могу дышать свежим воздухом, как уж гляди — приволокли природу под самые мои окна!

Высунулась из окна бургомистрова супруга Штефания, глянула не только вдаль, как муж, а и вниз, на порог своего дома. И что же? Вокруг полно народищу, под галереей разгуливают терховские крестьяне — нагуляться не могут.

— Ах ты, старый осел! Да ведь ночью кто-то приволок нас в Терхову — вот тебе и природа!

Поглядел бургомистр — и верно, они в Терховой! Кабы даже не было других примет, жилинский бургомистр догадался бы об этом по тому, что каждый, погуляв под галереей, подавал монету старому Хвастеку. А Хвастеки с незапамятных времен были трактирщиками в Терховой. Их любой знал, и жилинские бургомистры тоже.

— Пан Хвастек, — окликнул трактирщика Петр Полак, — будьте добры, объясните, как я со своим домом попал в Терхову?

— Доброе утречко, пан бургомистр! — отвечал старый Хвастек. — Как вы со своим домом попали в Терхову, не скажу, ибо понятия о том не имею, только что вас увидал. Зато мне известно, как ваш дом да еще с вами в придачу попал в Терхову. Пришел он около полуночи, остановился перед моим трактиром, сказал, что дальше шагу не сделает, и потребовал вина. Пропил сорок девять дукатов и велел спросить с вас.

— Врешь, Хвастек! — воскликнул жилинский бургомистр. — Такого еще не бывало, чтобы дом сам ходил!

— Вот и я подивился, — преспокойно продолжал старый Хвастек. — А потом и говорю себе: да ведь эти столбики — словно ноги! Видать, в Жилине для того и приделали к домам ноги, чтобы они, коли вздумается, могли пройтись в Терхову.

— Охо-хо, — вздохнул бургомистр. — Слышь, старуха? Жили мы с тобой в бродячей халупе и сами того не ведали. Она ж могла уйти в Америку — счастье еще, что остановилась в Терховой!

Не стали жилинский бургомистр Петр Полак и его супруга Штефания дожидаться, пока их дом двинется дальше, того и гляди, утащит в невесть какие края! Одолжили они у терховских крестьян три телеги и давай грузить пожитки! Лишь бы поскорей воротиться в Жилину и жить где угодно, только не на площади, не в доме с ногами!

Так и остался дом жилинского бургомистра в Терховой. Бургомистр заплатил трактирщику все сорок девять дукатов, что пропил его дом, еще и округлил до пятидесяти. И поныне стоит та халупа перед трактиром Хвастека. Говорите, вы были в Терховой и такой халупы не видели? Ха! Видели, видели, только внимания не обратили, потому как старый Хвастек велел выкопать под бродячей халупой яму и зарыть столбы поглубже, чтобы в один прекрасный день не пожелала она прогуляться куда-нибудь, ну хотя бы на Ораву!

Ведь, говорят, на Ораве есть свои Яно и Дюро, ребята хоть куда, что любят бродить по белу свету. Но о них я расскажу в другой раз.

Где было — там было. Стоял один дом, вокруг дома был сад, а вокруг сада — забор.