Семен Липкин - Царевна из города Тьмы

— Махмуд! Царевич Махмуд! — раздались мужские голоса.

Слуги рыскали по лесу. Они заметили в лощине Асада и Шадмана.

— Эй вы, в лощине, царевича Махмуда не видели? Пропал сын великого хана Рейхана! — крикнули они сверху.

— Да, пропал ваш Махмуд, не ищите — напрасный труд, унесли его руки девичьи, забудьте о царевиче! — ответил им снизу Асад.

Такое было обыкновение у него и у Шадмана — говорить в рифму, писать письма в рифму, даже плакать и причитать в рифму! У толстого отца бывают худые дети, у косноязыкой матери — сыновья-краснобаи. Но этого не знали слуги хана Рейхана, они решили, что глупцы издеваются над их горем. Спрыгнули они в лощину, и один из них увидел кровь на панцирях воинов и сказал:

— Вы — убийцы нашего царевича!

Три дня и три ночи стонал хан Рей хан, узнав об исчезновении единственного сына, три дня и три ночи били ханские палачи Асада и Шадмана. Окровавленные пленники кричали под палками, что царевича унесла прекрасная пери, но им не верили.

Рейхан приказал:

— Бросьте их в подземелье. Приведите войско, чтобы оно завалило вход камнем Акваном. Держите этих собак в яме до тех пор, пока нe вернется ко мне мой сын, мой наследник, свет моих глаз!

И стали Асад и Шадман узниками чужой земли. Семь лет они томились в подземелье, семь лет не видели дневного света. Каждое утро (и только поэтому они знали, что на земле утро) ханский слуга спускал им на веревке, через узкое отверстие, кувшин с водой и ячменную лепешку, а иногда вместо лепешки сырое тесто. Дошло до того, что уже мечтали узники о смерти, ибо жизнь их была хуже смерти.

Однажды через узкое отверстие к ним проникла картавая речь:

— Здравствуйте, страдальцы, живы ли вы, здоровы ли вы?

— Кто бы ты ни был, добрый человек, таджик или узбек, спасибо тебе за то, что нас о здоровье спросил. А мы выбились из последних сил. Остались на нас кожа да кости, смерть мы зовем к себе в гости, — послышался из подземелья слабый голос.

— Я не человек, я индийский скворец, я прилетел, чтобы вам помочь.

— Не вызволит нас и могучий боец, как же нам поможет маленький скворец?

А скворец прокартавил:

— Прислала меня к вам пери Юнус, узнала она о вашей беде. Сброшу я вам перо и бумагу, а вы напишите вашему хану Шахдару просьбу-письмо.

Кое-как, в темноте подземелья, слабыми руками написали Асад и Шадман письмо, привязали его к веревке, которая всегда висела у них над головой.

Скворец схватил клювиком веревку, стал ее тащить, долго вытаскивал, и наконец показалась бумага. Спрятал ее скворец между крылышками и улетел, оставив узникам надежду, и не знали они, что надежда тщетная, что письмо попало к Безбородому.

А теперь Безбородый вместе с Гор-оглы стоял у подземелья. Сумерки сгустились над городом, края неба были чернее, чем его середина, а черный исполин, камень Акван, был чернее, чем сумерки. Умные кони молча и грустно смотрели на Гор-оглы. И вот пролетела мимо Гор-оглы маленькая горлинка и тотчас же скрылась в темном небе. Или в пери она превратилась, прежде чем исчезнуть? На краткий миг показалось Гор-оглы, что у горлинки человеческие глаза, что она взглянула на него, удивляясь и обольщая. И сразу же Гор-оглы о ней забыл.

— Этот камень не сдвинет с места целое войско, — сказал Безбородый. — Как быть, Гор-оглы?

Гор-оглы, не удостоив Безбородого ответом, подошел к камню, прислонился к нему могучей спиной, и сила пустыни, вскормившая Гор-оглы, оказалась сильней исполинского камня, сила человека сдвинула камень. Безбородый вздрогнул, — да что Безбородый; сама земля вздрогнула гулко, потрясенная и раздавленная этим неслыханным подвигом.

Гор-оглы закинул в подземелье аркан и стал его тянуть вверх. Он крикнул:

— Эй, братья, чего вы медлите? Или на свет выходить вам неохота?

Аркан был так легок, что Гор-оглы подумал, будто веревка поднимается без узников. Но вот появились они на земле, встали, глубоко вбирая в себя свежий ночной воздух, посмотрели на Гор-оглы глазами, лишенными смысла, и тут же упали без чувств, ибо от истощения стали они легче ночного воздуха.

Гор-оглы крепко привязал всадников к седлам ханских коней, посадил в свое седло Безбородого, сел на Гырата и, держа в поводу двух коней с потерявшими сознание всадниками, поскакал к городским воротам. Ворота были заперты, стража дремала.

— Горе, горе! — крикнул Безбородый. — Земля сотрясается под камнем Акваеом! Люди гибнут, мы еле спаслись!

Стража, поспешно стряхнув с себя дремоту, сели па коней, и, не заподозрив беглецов в обмане, помчались к подножию горы, к камню Аквану, надеясь еще помочь своим близким. А три коня перелетели через высокие ворота и помчались по направлению к чамбильским горам.

Семь суток продолжалась езда. Конечно, Гырат покрыл бы этот путь за одни сутки, но должен был он приноравливаться к двум коням хана Шахдара, хотя и сильноногим, но не крылатым. Всадники семь раз останавливались на отдых в караван-сараях, и Гор-оглы впервые увидел, как за ночлег и еду платят деньгами, а деньги доставал Безбородый из кошеля, полученного от Сакибульбуля. Была куплена и одежда для Асада и Шадмана, ибо рваные лохмотья едва прикрывали их наготу. А Гор-оглы от одежды отказался. Он сказал:

— Базар одежды не для меня. Придет время, и оденет меня Чамбиль.

Асад и Шадман, которые стали в подземелье тоньше собственной тени, постепенно возвращались к жизни. Они благословляли Гор-оглы, своего избавителя, и гордились тем, что стали друзьями человека, равного которому нет на земле: он один сделал то, с чем с трудом справлялось целое войско, — он сдвинул с места камень Акван!

Они узнали от Гор-оглы, что скоро встретятся со своей старой матерью, и радовались, как малые дети, ибо они чувствовали, что для матери они оставались детьми. Радовались они всему на дороге: и солнцу, и ручейкам, и людям в селеньях, и отдыху на постоялых дворах, и быстрому бегу коней в степи, ибо все это говорило с ними на языке свободы.

Сначала, увидев ханского соглядатая, они обрадовались и ему, сказали:

— Оказывается, не напрасно мы ждали свободы: к нам на помощь от хана пришел Безбородый!

Но потом, когда Гор-оглы рассказал им о черных делах соглядатая, Асад и Шадман пришли в ярость:

— Не понимаем, почему ты его не прикончишь разом? Или мы в заточении утратили разум? Или не он, Безбородый, на погибель послал нашу Каракуз, твою Биби-Хилал?

Безбородый, сидевший в седле Гор-оглы, заплакал. Всю жизнь он притворно хихикал, а теперь непритворно заплакал: хотя длилась его жизнь двести лет, он хотел жить еще.

Гор-оглы сказал:

— Его будут судить две матери: Каракуз и Биби-Хилал. Как они скажут, так и будет.