Юрий Томин - Шел по городу волшебник. Повести

- Так кто же хотел его погубить? - спросил Владимир Иванович. - Эти слова он говорит Марье Кирилловне.

- Вот она и хотела.

Ребята засмеялись. Но не от восторга. Смеялись над Костей; он чувствовал это.

- Но сейчас мы говорили об Андрее Гавриловиче, - сказал Владимир Иванович.

Владимир Иванович по-прежнему улыбался. Голос у него был ровный. Казалось, он просто не понимает, что Костя не подготовился.

«Притворяется», - подумал Костя. Но отступать было не куда.

- Андрей Гаврилович тоже хотел его погубить! Ребята захохотали.

- Эх, Костя, - сказал Владимир Иванович. - А ведь Андрей Гаврилович - отец Дубровского.

Костя насупился и сердито взглянул на Владимира Ивановича.

- Я не читал про Дубровского.

- Не успел?

- Не успел.

- Чем же ты был занят?

- А я не был занят.

- Не был занят и не успел. Непонятно.

Ребята снова задвигались, на лицах появились улыбки. Они знали Костю. А Костя знал, что в этот момент весь класс смотрит на него и ждет, что он скажет. И все же Костя задумался.

Владимир Иванович - это не Владик и не Зинаида. Он разговаривает, как будто приятель. Только от таких приятелей будешь два дня в затылке чесать. Нет, лучше не связываться.

- Владимир Иванович, я не выучил, - сказал Костя. - Я же честно признался. Поставьте мне двойку - и все.

- Да мне двойки не жалко, - весело сказал Владимир Иванович, - мне тебя жалко, что ты Пушкина не читаешь.

Костя почувствовал, как невидимка толкнул его в бок маленьким своим кулачком. «Смотри-ка, тебя жалеют», - шепнул он.

И Костя, подчиняясь невидимке, послушно открыл рот.

- Почему это меня жалко? - сказал он. - А может, Дубровского вовсе не было. Может, его выдумали? Я, например, ни какого Дубровского не видел.

- Ну, конечно, - согласился Владимир Иванович. - Индийского океана тоже нет.

- Почему это нет? Он около Индии!

- А ты его видел?

- Не видел.

- Значит, нет Индийского океана, - вздохнул Владимир Иванович. - Раз ты не видел, - нет - и все. И Австралии нет. И Африки.

Ребята засмеялись. А Невидимка уже барабанил кулаками в Костину спину и зудел: «Смелее, смелее!»

- Вы про географию не спрашивайте, - сказал Костя. - Сейчас литература.

- Но ведь литературы ты не знаешь. Как же я с тобой буду разговаривать о литературе?

- А я, может, вообще литературу не люблю. Мне не нравится литература. Вот! - выпалил Костя и втянул голову в плечи.

Костя стоял и ждал казни. Сейчас Владимир Иванович скажет: «Вон из класса». Костя даже вышел из-за парты и стал рядом, чтобы удобнее было идти к двери.

- Так, - сказал Владимир Иванович. - Ты не любишь литературы…

«Смелее, Костя! - шепнул невидимка. - Все равно выгонит».

- Не люблю, - твердо, сказал Костя и сделал один шаг к двери. - Я честно. Вы же сами говорили, что лучше неприятная правда, чем приятная ложь. Вот я и говорю правду.

Владимир Иванович, улыбаясь, смотрел на Костю. Знает Костя эти улыбочки. С такими улыбочками в два счета за дверь вылетишь. И Костя уже совсем готов был вылететь. Он даже не очень боялся, даже как будто немножко хотел, чтобы его выгнали. Все-таки - за правду.

Владимир Иванович взглянул на часы.

- Семь минут осталось, - сказал он. - Успеем. Давай, Костя, выкладывай, чего ты еще не любишь.

Костя не удивился. Он вздохнул и снова встал за парту. Такое уж его, Костино, счастье: хочешь, чтобы выгнали, - не выгоняют, хочешь остаться, - выгонят.

Костя опять вздохнул.

- Мне не нравится, когда врут, - сказал Костя.

Владимир Иванович кивнул. Мила Орловская хихикнула, хотя пока ничего смешного не было.

- Еще мне не нравится смех без причины. Это признак дурачины, - сказал Костя, покосившись на Милу.

Теперь засмеялись несколько человек сразу. Костя приободрился.

- Мне не нравится, если я чего-нибудь не люблю. А если люблю, - пожалуйста, сколько угодно. Вот ботанику я не люблю - там цветочки всякие. Что я, буду цветочки нюхать? Или, может, духи?.. Я духи вообще терпеть не могу. А рисование еще, например, хуже духов. Рисуют всякие домики или кроликов. А если я хочу лошадь нарисовать или спутник, а не кролика? Может, я сегодня кролика не могу нарисовать, у меня настроение такое. Завтра нарисую, пожалуйста, а сегодня - лошадь. Конечно, я примерно говорю: пускай не лошадь, а корову или паровоз - это все равно. А может, я со всем рисовать не люблю. Зачем тогда рисовать? Знаете, Владимир Иванович, картина такая есть, называется «Опять двойка»? Все говорят: хорошая, прекрасная. А если я хочу другую картину посмотреть, например «Опять пятерка»? Есть такая картина?

- Нет такой картины, - сказал Владимир Иванович.

- Вот видите! - обрадовался Костя. - Сами говорите - нет. Зачем тогда мне рисование, если художники даже нарисовать не могут? Я ведь не художник.

- Не художник, - согласился Владимир Иванович. - Ну, а что ты любишь?

- Папу, - сказал Костя.

Класс дружно захохотал. Наконец-то дождались. Костя любит папу! Смех, да и только.

- И маму, - подсказал Алик.

- Бабушку, - добавил Дутов и захохотал басом.

- Еще? - спросил Владимир Иванович, как будто не замечая шума.

Что-то обидное в смехе класса почудилось Косте. Папу-то он на самом деле любит. Над чем же тут смеяться? Костя обвел класс сердитым взглядом.

- Еще мороженое, - сказал он, внезапно обидевшись на Владимира Ивановича.

- Еще?

- Северное сияние! - отчеканил Костя.

- И дедушку, - снова пробасил Дутов.

- А тебя я сейчас выставлю, Дутов, - сказал Владимир Иванович. - Мы говорим серьезно. Ведь так, Костя?

- Так, - сердито отозвался Костя.

Дутов сразу же съежился и проговорил неизвестно откуда взявшимся тонким голосом:

- Владимир Иванович, я больше не буду.

Учитель встал, прошелся вдоль доски, выжидая, пока утих нут ребята.

- Честное слово… - опять заканючил Дутов.

- Я слышу, Дутов, - сказал Владимир Иванович. - Садись, Костя. Времени осталось мало. Я постараюсь ответить па твои вопросы. Если, конечно, ты говорил то, что думал.

Владимир Иванович взглянул на Костю очень внимательно. Косте внезапно показалось, что учитель волнуется. И почему-то Косте вдруг стало неловко - не за себя, а как будто за Владимира Ивановича, который вместо того, чтобы выгнать Костю из класса, собирался отвечать на нелепые вопросы про кроликов, лошадей или несуществующую картину «Опять пятерка». Все, что говорил Костя, было правдой только наполовину. Он не любил ботанику потому, что ему не нравилась Елизавета Максимовна. Он не любил рисовать - не хватало терпения. Но никто не заставлял его рисовать кроликов. Просто с кроликами получалось более складно. И картина «Опять двойка» ему нравилась. Просто «Опять пятерка» - выходило смешнее и интереснее. И Костя уже жалел, что он влез в эту историю. А еще он жалел, что не выучил литературу. Лучше было не выучить географию.