Миколас Слуцкис - Волшебная чернильница [Повесть о необыкновенных приключениях и размышлениях Колобка и Колышка]

— А я? Думаете, я могу вернуться? — горячо подхватил Колышек. — Мы оба не можем!

— К тому же, — добавил Колобок, скромно потупившись, — мы хотим поглядеть на мир… А то еще, чего доброго, сожрет какой-нибудь Зубарь, и не узнаешь, зачем жил на свете…

— Сожжет какая-нибудь спичка-злючка, и не узнаешь, зачем жил на свете! — почти слово в слово повторил Колышек и спросил: — Ведь правда? Так, может, ты выведешь нас в этот большой мир?

Оба гостя, степенный Колобок и бойкий Колышек, вопросительно уставились на писателя.

Ластик-Перышкин задумчиво поскреб подбородок. Он долго тер испачканными чернилами пальцами гладко выбритые щеки, не зная, ни что сказать человечкам, ни что дальше делать.

Вдруг он вспомнил, что его сосед-ученый, живущий этажом ниже, ходит в очках и носит густую черную бороду.

— Обратитесь к великому ученому Очкарику. Он сделает все, чтобы вам не пришлось возвращаться в сказку!

Колышек фыркнул и отвернулся, а Колобок развел короткими ручками.

— Не сердись. Мы уже были в квартире ученого. Нас сразу привлекла его большущая борода. Но Очкарик не заметил нас, когда мы выскочили из его чернильницы. А чернильница у него побольше твоей!

— И не услышал, хотя мы орали ему в самое ухо! — добавил Колышек.

— А когда Колышек дернул его за бороду и стащил у него с носа очки, он надел другие. Мы и эти сняли, так он нацепил третью пару. Никто не знает, сколько у него этих очков в запасе!

— Тогда вам, может быть, зайти к художнику Тяп-Ляпу? — с новой надеждой предложил писатель. — Он живет как раз надо мной. И у него есть борода, хоть и не такая всклокоченная, как у Очкарика.

Приятели снова переглянулись. Оказывается, они уже побывали и у художника. Тяп-Ляп любезно встретил человечков, которые выскочили из его чернильницы. Художник редко пользовался чернильницей, потому в ней было полно мух, попадались и бабочки. Колобок и Колышек с трудом пробились сквозь синюю кашицу. Художник усадил их и стал напевать странную, очевидно, колдовскую песенку: «И-стам-бул Конс-тан-ти-но-по-ли… Истам-но-поли… бул-бул-бул!» Человечки сидели съежившись, а он, распевая, схватил кусок холста и натянул на доску. И борода, и песенка, и подставка для доски вдохнули в друзей надежду. Вот это уже настоящий волшебник! Они смотрели во все глаза, а художник накладывал краски, размазывая их большими, как метлы, кистями. Колышек превратился на полотне из белого в фиолетового, розовый Колобок запылал закатными отблесками. Круглый, как картошка, носик Колышка вытянулся на полотне и загнулся коровьим рогом.

— Групповой портрет! — воскликнул художник, прервав странную песенку, которую все время жевал вместе с лезущей в рот бородой. — Я создал истинный шедевр!

Возможно, групповой портрет художника и в самом деле был хорош, однако друзья не на шутку встревожились. Их изображения неподвижно застыли на полотне. А что, если чиркнет подоспевшая спичка? А вдруг ворвется пес и цапнет острыми желтыми клыками? Ни убежать, ни выпрыгнуть из рамки, сиди и жди смерти… Нет, так не годится!

Тем временем художник, уже забыв маленьких человечков, принялся накручивать белый диск на черной коробке и кричать, прижав к уху черную лапу:

— Хелло! Хелло! Ты, Джек? Вот уж ляпнул, так ляпнул! Ромас, ты, морда? Жми сюда! Гениально, умрете! Мигле, Мигле, не забудь розы!

Колобок и Колышек прижались друг к другу, как два ореха в одном ядре. Быть может, Джек и Ромас, которые сидят в черной коробке, — собаки? А эта Мигле— может быть, этикетка от спичек? Приятели, пошептавшись, схватили ведро краски и опрокинули на полотно со своим изображением… А потом поспешно нырнули в чернильницу, забитую мухами, бабочками и окурками.

Вот что претерпели Колышек и Колобок, пока искали волшебника! Ни великий ученый Очкарик, ни прославленный живописец Тяп-Ляп не приютили их.

Ластик-Перышкин смотрел на приятелей с сочувствием, а они на него с надеждой.

— Гм-гм… — все тер и тер писатель свои щеки, не зная, как помочь деревянному и хлебному человечкам. Может быть, пробежало минут пять, может, два часа, а возможно, и трое суток, пока он так сидел и расстроенно потирал щеки. Внезапно писатель почувствовал, что его тонкие, чуткие пальцы уже не скользят по гладкой коже — лицо покрылось волосами! С каждым мгновением, с каждым прикосновением волосы становились все длинней и длинней. Вскоре Ластик-Перышкин уже поглаживал курчавую бородку.

— Ура! Ты уже волшебник! Ура! — закричали озорные человечки, словно вгоняя ему в голову гвозди — один тонкий, другой толстый. — Теперь ты выведешь нас в большой мир. Выведешь? Выведешь?

Писатель понял, что Колобок и Колышек заколдовали его.

— Ладно уж, если вы такие ловкие! Но как я это сделаю?

— Подвинься-ка сюда! — велел Колышек, щелкнув твердым ногтем по столу.

Писатель подчинился.

— Возьми лист бумаги и перо! — приказал Колобок.

— Взять-то я могу, но оно не желает скрипеть! — пожаловался писатель.

— Заскрипит, отныне будет скрипеть вовсю!

О чудо! Перо подпрыгнуло и само протиснулось между пальцев писателя. Да как заскрипит! Но скрип этот был не очень похож на привычный, хорошо знакомый писателю звук. Перо заиграло, как скрипка.

А! Теперь Ластик-Перышкин воспрянул духом. Он даже затопал клумпами от удовольствия. Ему показалось, что все это придумал он сам. Значит, он будет описывать приключения Колобка и Колышка, и таким образом они смогут путешествовать, а все люди — видеть и слышать их?! До чего же славные, милые и умные человечки!

— Обещай не брить бороду, пока наши странствия не кончатся, — вежливо попросил Колобок. — Если ты побреешься — мы погибли! Когда борода не будет больше нужна, она сама исчезнет. Как не бывало! Понял?

Ластик-Перышкин понял, что тут было не понять. Он отметил, что стал гораздо смышленее, отрастив бороду.

Твердо пообещав не бриться, он принялся за дело, то есть за писание.

С тихим шелестом отлетали страница за страницей, уже не пустые — отяжелевшие, исписанные. Порхая, как голубь, один лист опустился на паркет. Колышек подбежал и поднял его. Испещренный буквами лист был похож на большое вспаханное поле: проложены борозды и семена посеяны! Даже галки и воробьи скакали как по настоящей пашне — это были вопросительные и восклицательные знаки. Колышек и Колобок повертели лист, уткнувшись в него носами, и почтительно вернули автору.

— Через дверь! Через дверь! — показал им писатель пером, которое скрипело даже в воздухе— так оно рвалось писать! — когда человечки двинулись было к окну. — В нашем городе ходят только в дверь.