Миколас Слуцкис - Волшебная чернильница [Повесть о необыкновенных приключениях и размышлениях Колобка и Колышка]

— Изумительно, восхитительно! — время от времени покрикивает Колышек, ухватившись за руль мотороллера.

— Прекрасно! — вторит Колобок, хотя его все больше и больше беспокоят свистки. А может быть, здесь так принято встречать гостей? Может быть, эта музыка — в их честь?

— Вперед! — скомандовал вошедший в раж Колышек.

— Слезайте, не могу больше! — неожиданно простонал мотороллер и, резко затормозив, уткнулся в тротуар. — Бензин кончился!

— Ты ведь сам вызвался нас катать?

— Сам-то сам. Мне нравится возить вас, только бензина не осталось ни капли. Поверьте!

— А что такое бензин?

— Бензин — это моя кровь. Когда в меня зальют бензин, я снова оживу.

— Так у тебя и сердце есть?

— А как же! Мотор — мое сердце. У меня есть сердце, и я — друг человека.

— А где этот твой человек?

— Не спрашивайте… Не любит он своего верного друга… Не ухаживает, не чистит. Не смазывает мои суставы!

— Хочешь, мы тебя почистим? — вызвался Колышек. — Протрем, и ты снова заблестишь!

— Спасибо на добром слове! — со стоном вымолвил мотороллер. — Я и в следующий раз, если смогу, помогу вам. А теперь бегите! За мной гонится страшный регулировщик!

Как молния, врезался в тротуар огромный черный мотоцикл. С сиденья спрыгнул общественный регулировщик уличного движения с красной повязкой на рукаве кожаного пальто. Он был уже не молод, но соскочил проворнее и легче юноши. В мгновение ока померкли уличные солнца и солнышки — все затмил гигантский рост и голос этого регулировщика, по имени Распорядкин.

— Водительские права? — гаркнул он, оглохший от бешеной гонки. — Превышена скорость — раз! Трижды наехали на красный свет — два, три, четыре! Разбитая бутылка молока — пять! Рассыпанные яблоки — шесть! Стало быть, — закончил общественный регулировщик почти радостно, словно нашел какую-то дорогую вещь, — шесть тягчайших преступлений!

Так печально началось для Колобка и Колышка путешествие по городу… Не успели оглянуться, как уже совершили шесть тягчайших преступлений.

Писатель, а отныне волшебник, Ластик-Перышкин хотел было выглянуть в окно и проводить глазами человечков, но чернильница снова стала раздуваться. Что-то булькало в ней все громче и громче.

Пуская чернильные пузыри, выкарабкался косматый барбос. Может, маленький, а может, и большой — кто там разберет!

— Гав-гав-гав! — залаял пес, не стесняясь того, что очутился в чужой комнате, заставленной книгами. Наверное. он не умел читать — чего ему было стесняться книжных полок?

— Не был ли здесь Колобок? Гав-гав! Я его съем!

Писатель тут же понял, что к нему ворвался самый страшный враг Колобка — Зубарь. Он хотел было соврать, пустить пса по неверному следу, но помешала борода. Только он раскрыл рот, чтобы заговорить, — борода — шлеп! — и закрыла ему рот.

Видите, какая это борода?! Она даже вот настолечко не даст волшебнику соврать!

Когда же писатель мысленно подготовил ответ, борода опала, словно ее смочили водой.

— Ну, скажем, был. Но зачем его съедать? Он такой добрый, такой правдолюбивый!

— Вот за это я и съем его, что он правдивый! Ненавижу правдолюбов! Гав!

Очень не понравился Ластик-Перышкину ответ Зубаря, но ведь это пес!

— Куда он побежал? Гав! Говори! — нагло требовал Зубарь, стряхивая с желтой шерсти капли чернил.

Уже зная, что борода не даст соврать, писатель махнул рукой в сторону улицы.

— А как эта улица называется? Гав!

— Так ты и грамоте учен? — удивился писатель.

— А что? Думаешь, учатся только добрые и правдолюбивые?

Что поделаешь, увы, и среди злых бывают грамотеи. Потому-то иногда так трудно отличить их от добрых. Зубарю, конечно, писатель этого не сказал.

«Попробую заговорить ему зубы, — пустился на хитрость Ластик-Перышкин, — а тем временем мои друзья убегут подальше».

— Может, ты проголодался, песик? Может, хочешь кость от вчерашнего обеда?

Зубарь гневно посмотрел на него.

— Во-первых, я не песик, а пес — большой, злой пес Зубарь! Так и знай!

Пес щелкнул зубами и цапнул писателя за палец.

Ай, укусил, злодей! На светлый паркет капнула кровь. Ластик-Перышкин достал носовой платок и обмотал палец.

— Теперь уж я действительно буду знать… — пообещал он сквозь зубы, выискивая глазами что-нибудь твердое. Кроме стола, чернильницы и книжных полок, в комнате абсолютно ничего не было. Книга — твердая, но не книгой же бить собаку? За всю свою жизнь писатель ни разу не бросил книгу на землю.

— Пошел вон! — воскликнул Ластик-Перышкин, потянувшись за чернильницей. Теперь она была уже не раздувшейся, а снова обыкновенной, граненой чернильницей.

— Не боюсь я твоей чернильницы, — оскалился Зубарь. — Я сам из чернильницы, забыл? Только палкой можно отбиться от злого пса, запомни!

Ладно уж, ладно, заведет себе Ластик-Перышкин палку, сучковатую, яблоневую. В другой раз он тебя, негодник, так отделает, что костей не соберешь.

— А теперь вон отсюда!

— Ухожу, но не потому, что ты гонишь, — я просто спешу. И запомни: я скорей издохну от голода, чем стану грызть брошенную кость. Я ем только колобков. Гав-гав-гав!

Зубарь скок — и уже у двери. Писатель испугался: такой быстроногий, пожалуй, сразу поймает Колобка и Колышка.

— Погоди, хоть умылся бы! Ты весь в чернилах…

— Ну что ж, — Зубарь приостановился и заворчал. — Умываться иногда приходится и собакам!

Радуясь, что удалось задержать пса, Ластик-Перышкин повел его в ванную. Зубарь отвернул кран, сунул под струю одну, потом другую лапу, и готово — уже помылся!

— Здесь так чисто, что выть хочется, — возмутился пес в ванной. — Жаль, не укусишь эти белые плитки. А то бы я им показал! Гав-гав-гав!

Пес с лаем убежал, снова желтый, как песок, только с посиневшими от чернил ушами, похожими на голубые астры.

А у волшебника саднил укушенный палец, голова гудела. Он уже хотел лечь и немного отдохнуть, но чернильница опять закипела, забурлила, и на пол посыпались спички.

— Где Колышек? Ты не видел Колышка? Подавай нам Колышка! Подавай! Подавай!

Писателя даже пот прошиб, когда он увидел эту шайку. Снова враги, и как их много!

Ластик-Перышкин соврал бы, что Колышка тут вовсе не было, да опять помешала борода.

— Не жгите Колышка, — с грехом пополам выговорил он, крепко схватив бороду, чтобы не затыкала рот. — Он такой любознательный, проворный. Если вам так уж хочется жечь, я могу дать старые, ненужные рукописи!

Но оказывается, эти спички не проведешь!

— Старые рукописи сами истлеют. А нам подавай новые, свеженькие!

Самую новую рукопись писатель не мог предать огню. Ведь в ней он описывал Колышка и Колобка!