Array Народное творчество (Фольклор) - Чудо чудное, диво дивное (сборник)

Когда всё стихло, Алёнушка и просит:

– Дяденька, пусти меня!

Мужик выпустил её, и она опять побежала. Бежала-бежала, слышит – новая погоня. А по дороге, видит она, едет мужик – везёт кожи.

– Дяденька, спрячь меня под кожами! За мной разбойники гонятся.

– Эка, вишь ты, какая нарядная! Под кожами вся вымараешься.

– Ничего, только спрячь!

Мужик раскидал кожи, положил её под самую нижнюю и опять сложил всё по-прежнему. Только успел закончить, как наехали разбойники.

– Что, мужик, не видал ли такой-то женщины?

– Не видал, родимые!

– Врёшь! Сваливай кожи.

– Да зачем, родимые, стану я разбрасывать своё добро?

Разбойники кинулись сбрасывать сами и посбрасывали почти все кожи: только две-три оставалось.

– Нечего, братцы, здесь искать. Поедемте дальше! – сказали они и поскакали с шумом, свистом и хлопаньем.

Когда не стало слышно ни шума, ни свиста, Алёнушка и просит:

– Дяденька, пусти меня!

Мужик выпустил её, и она опять побежала. Бежала-бежала и в самую полночь воротилась домой, легла в стог сена, закопалась туда вся и заснула. Рассвело. Отец её пошёл давать коровам сено и только воткнул вилы в сено – Алёнушка и схватилась руками за вилы. Мужик испугался, крестится и говорит:

– С нами крестная сила! Господи помилуй!

Потом спросил:

– Кто там?

Алёнушка узнала отца и вылезла из сена.

– Ты как сюда попала?

– Так и так… Вы отдали меня разбойникам. Они хотели меня казнить, да я убежала! – И рассказывает все страсти.

Немного погодя приезжают к этому мужику разбойники, а он Алёнушку спрятал.

– Жива ли, здорова ли дочка? – спрашивает мужик.

– Слава богу! Она осталась дома хозяйничать, – отвечают разбойники. Сели за стол и повели беседу, а мужик тем времечком созвал солдат, вывел дочь и спрашивает:

– А это кто?

Тут разбойников схватили, в кандалы заковали и отправили в тюрьму.

В царских палатах, в золотых чертогах жила Милолика-царевна. Какое ей было житьё, какое приволье! Всего много, ни в чём отказа нет, а она всем недовольна, от всего отворачивается. Какие за Милолику-царевну женихи сватались! И цари и царевичи, и короли и королевичи, и князья, и бояре, и дворяне, и сильномогучие богатыри – всем отказ, поворот от ворот. Уж и царь-отец стал на её спесивость обижаться:

– Каких тебе ещё женихов надо?

– Прикажи, государь-батюшка, поставить против дворца высокий терем в двадцать венцов да повесить на двадцатом венце портрет мой с вышитой ширинкою, и кто на коне с разлёту тот портрет достанет – за того молодца я и замуж выйду.

– Хорошо, дочь моя любезная, будь по-твоему; только смотри, от слова не отказывайся!

А в том царстве жил тогда старый старик, у которого было трое сыновей. Старшие – молодцы, рослые, дородные; а младший, Ваня, – гораздо поплоше, так, недоросточек, словно ощипанный утёночек.

Вот как пришло время помирать старику, говорит он сыновьям:

– Сыновья мои любезные, как умру я, вы приходите поочерёдно на мою могилу по одной ночи переночевать.

– Хорошо, батюшка.

Только умер отец и похоронили его, как пришла от царя весть, что Милолика-царевна за того замуж выйдет, кто портрет её с терема снимет, перескочивши на коне с разлёту через двадцать венцов. Всполошился весь молодой народ: облизывается, почёсывается, раздумывает, кому такая честь будет. Братья об отцовском завете и думать забыли; коней объезжают, кудри завивают.

– Кто ж на отцовскую могилу ночевать нынче пойдёт? – спрашивает их Ваня.

– А кого охота берёт, тот пусть и идёт! Нам не до того, надо добиться своего, – отвечают братья.

Сами заломили шапки, вскочили на коней, гикнули, свистнули, полетели-понеслись, загуляли в чистом поле.

Пошёл Ваня на отцовскую могилку. В самую полночь раскрылась могила, встал из неё отец, стряхнул с чела сыру землю и спрашивает:

– Кто на моей могиле? Ты, старший сынок?

– Нет, батюшка, это я, младший сын, Ваня.

– Сиди, моё дитятко, Господь с тобою!

И закрылась опять тёмная могила. Перебыл Ваня ночь, утром пришёл домой и говорит братьям:

– Выходил ко мне сегодня ночью батюшка из могилы и благословил меня. Теперь ваша очередь идти; кто пойдёт?

А братья ему:

– Кто охоч, тот и ступай, а нам не мешай.

Опять пошёл Ваня на отцовскую могилку. В полночь раскрылась могила, встал из неё старик отец, стряхнул с чела сыру землю и спрашивает:

– Кто здесь? Ты, средний сынок?

– Нет, батюшка, опять я, Ваня.

– Ну, благослови тебя Бог, дитятко!

И закрылась тёмная могила.

На третью ночь пошёл Ваня на могилку в свою очередь. В полночь раскрылась могила, встал-поднялся из неё отец:

– Опять ты здесь, Ванюшка?

– Я, батюшка.

– Благослови тебя Бог, дитятко, за то, что отцовского завета слушаешься, и я тебя награжу.

Вытянулся старик, выпрямился, свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:

– Сивка-Бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!

Конь бежит, земля дрожит, из очей искры сыпятся, из ноздрей дым столбом валит. Огладил, поласкал его старик:

– Прощай, слуга мой верный! Служи этому моему сынку, как мне служил.

И скрылся отец в могиле на вечные веки.

Отпустил Ваня коня гулять в зелёные луга, а сам домой пошёл. Дома братья к царю на испытанье собираются: усы закрутили, шапки заломили, бодрятся, охорашиваются.

– Ну, мы поедем Милолику-царевну добывать, а ты, Ванюшка, дома сиди, по хозяйству гляди. Куда уж тебе, убогому, с нами!

Как уехали братья, Ваня вышел за околицу и крикнул громким голосом:

– Сивка-Бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!

Прибежал конь и стал перед ним, словно вкопанный. Ваня в правое ушко ему влез, в левое вылез, наелся, напился, в богатое платье нарядился, стал таким молодцем, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Вскочил на коня, рукой махнул, ногой толкнул и понёсся; его конь бежит, земля дрожит, высоки горы хвостом застилает, глубоки долы под собой пропускает.

Кипит народ у царских ворот: едут со всех сторон и царевичи, и королевичи, и князья, и бояре, и дворяне. Все свою удаль пробуют: борзых коней разгоняют, через двадцать венцов прыгать заставляют. Только куда! Выше третьего венца никто не достал. Вдруг словно ясный сокол прилетел в воронью стаю, примчался неведомый молодец, размахнулся, скакнул, только двух венцов не достал. Повернул коня – и был таков: видели, откуда приехал, не видели, куда уехал.