Николай Надеждин - Богатыри и витязи Русской земли. Образцовые сказки русских писателей

— Скажи, — говорит, — мне, Фома, по правде, отчего старые богатыри уехали?

И отвечает ему Фома:

— Скажу я тебе, государь, по правде, старые богатыри обижаются, что им возле меня, молодого богатыря, совсем делать нечего.

Выслушав это, король сам глядит на Фому, усмехается:

— Послушай, Фома, — говорит, — ведь ты врешь?

— Нет, — говорит, — не вру.

— Нет, врешь. Меня, братец мой, не обманешь. Ты вот говоришь: «богатырь», — а если по правде сказать, какой ты богатырь? Отними у тебя пущалку да стрелы, так тебя всякий дворовый петух загоняет.

Фомка обиделся.

— Нет, — говорит король, — ты этим, любезный, не обижайся. А ты мне вот что скажи. Ведь этакую пущалку, как у тебя, всякий кузнец может сделать?

— Да, — отвечает Фома, — может; а стрелы-то ты откуда возьмешь? Без стрел, с одною пущалкою ничего не поделаешь.

— А вот, — говорит король, — я к тому и веду разговор. Ты, Фома, парень неглупый, сам можешь понять, что славы твоей не убудет, если ты мне откроешь: откуда ты эти стрелы берешь; и выучишь моих мастеров этому делу стрелецкому. А если, — говорит, — ты это сделаешь, то будет тебе от меня за это награда такая, о какой ты и не думаешь. Богатырем я не могу тебя сделать, конечно, да мне и не нужны богатыри; но сделаю тебя генералом и отдам тебе все свое войско в команду, и для этого войска мы закажем пущалки, и ты будешь его учить своему стрелецкому ремеслу. А когда ты все это выполнишь, тогда я отдам за тебя свою дочь и с нею полцарства в приданое.

Польстился Фома на такую великую честь и открыл королю свое дело тайное, свое мастерство стрелецкое. И сделал его король генералом, а старых своих богатырей уволил вчистую. Не нужны стали они ему с тех пор, как все войско было вооружено пущалками и всякий солдат мог сделать то же, что Фомка делал. И стал Фомка знатным боярином, и стал король выдавать за него свою дочь, а за дочерью отводить полцарства в приданое.

И вот едет Фома с королевскою дочерью под венец. Едут они в золотых колесницах. По дороге войско стоит в два ряда; народ толпится; шапки бросают кверху, кричат «ура!». По всему городу праздник, в колокола звонят… А по небу между тем поднимается черная туча. Остановилась она над самым венчальным поездом да вдруг как шарахнет!..

Разорвало ее, словно платок, на два куска, и из прорехи вылетела царица Маланья во всей лучезарной своей красоте. Она была в огненной колеснице на вороных конях, и на темных ризах ее светилось кровавое зарево. Грозно глянула она на Фому:

— Стой! Фомка-вор! Ты стрелы мои украл, ты тайны мои изведал и по свету разгласил. Я тебе этого не прощу! На вот, отведай-ка эту стрелку!..

Сказав это, царица взмахнула высоко белой рукой и пустила в него стрелу лучезарную…

Тяжелый громовой удар грянул над самою головою жениха. Кони его попадали. Народ столпился вокруг его золотой колесницы. Глядят: а бедный кривой богатырь лежит в колеснице — мертвый.

Жили на свете роза и жаба. Розовый куст, на котором расцвела роза, рос в небольшом полукруглом цветнике перед деревенским домом. Цветник был очень запущен; сорные травы густо разрослись по старым, вросшим в землю клумбам и по дорожкам, которых уже давно никто не чистил и не посыпал песком. Деревянная решетка с колышками, обделанная в виде четырехгранных пик, когда-то выкрашенная зеленой масляной краской, теперь совсем облезла, рассохлась и развалилась; пики растащили для игры в солдаты деревенские мальчики и, чтобы отбиваться от сердитого барбоса с компаниею прочих собак, подходившие к дому мужики.

А цветник от этого разрушения стал нисколько не хуже. Остатки решетки заплели хмель, повилика с крупными белыми цветами и мышиный горошек, висевший целыми бледно-зелеными кучками с разбросанными кое-где бледно-лиловыми кисточками цветов. Колючие чертополохи на жирной и влажной почве цветника (вокруг него был большой и тенистый сад) достигали таких больших размеров, что казались чуть не деревьями. Желтые коровяки подымали свои усаженные цветами стрелки еще выше их. Крапива занимала целый угол цветника; она, конечно, жглась, но можно было и издали любоваться ее темною зеленью, особенно когда эта зелень служила фоном для нежного и роскошного бледного цветка розы.

Она распустилась в хорошее майское утро; когда она раскрыла свои лепестки, улетавшая утренняя роса оставила на них несколько чистых, прозрачных слезинок. Роза точно плакала. Но вокруг нее все было так хорошо, так чисто и ясно в это прекрасное утро, когда она в первый раз увидела голубое небо и почувствовала свежий утренний ветерок и лучи сиявшего солнца, проникавшего ее тонкие лепестки розовым светом; в цветнике было так мирно и спокойно, что если бы она могла в самом деле плакать, то не от горя, а от счастья жить. Она не могла говорить; она могла только, склонив свою головку, разливать вокруг себя тонкий и свежий запах, и этот запах был ее словами, и слезами, и молитвой.

А внизу, между корнями куста, на сырой земле, как будто прилипнув к ней плоским брюхом, сидела довольно жирная старая жаба, которая проохотилась целую ночь за червяками и мошками и под утро уселась отдыхать от трудов, выбрав местечко потенистее и посырее. Она сидела, закрыв перепонками свои жабьи глаза, и едва заметно дышала, раздувая грязно-серые, бородавчатые и липкие бока и отставив одну безобразную лапу в сторону: ей было лень подвинуть ее к брюху. Она не радовалась ни утру, ни солнцу, ни хорошей погоде; она уже наелась и собралась отдыхать. Но когда ветерок на минуту стихал и запах розы не уносился в сторону, жаба чувствовала его, и это причиняло ей смутное беспокойство; однако она долго ленилась посмотреть, откуда несется этот запах.

В цветнике, где росла роза и где сидела жаба, уже давно никто не ходил. Еще в прошлом году осенью, в тот самый день, когда жаба, отыскав себе хорошую щель под одним из камней фундамента дома, собиралась залезть туда на зимнюю спячку, в цветник в последний раз зашел маленький мальчик, который целое лето сидел в нем каждый ясный день под окном дома. Взрослая девушка, его сестра, сидела у окна; она читала книгу или шила что-нибудь и изредка поглядывала на брата. Он был маленький мальчик лет семи, с большими глазами и большой головой на худеньком теле. Он очень любил свой цветник (это был его цветник, потому что, кроме него, почти никто не ходил в это заброшенное местечко) и, придя в него, садился на солнышко, на старую деревянную скамейку, стоявшую на сухой песчаной дорожке, уцелевшей около самого дома, потому что по ней ходили закрывать ставни, и начинал читать принесенную с собою книжку.