Екатерина Борисова - Счастливый конец

— А что такое счастье? — спросил Трубочист.

Скука откашлялась и отхлебнула воды из стакана.

— Счастье, — начала она, — это свой дом, своя перина, свой палисадник, обнесенный высоким забором. Счастье — это ночи без сновидений и дни без тревог. Счастье — это праздные руки и голова, свободная от беспокойных мыслей. Для того чтобы стать счастливым, не надо желать ничего большего.

— А мечты? — пылко возразил Трубочист. — А сказки, друзья, улыбки и печали? Когда я был игрушечным, то краем уха слышал — людям без этого не обойтись.

Скука потрепала мальчика по плечу.

— Сразу видно, что ты только что стал человеком, — снисходительно усмехнулась она. — Будь это не так, ты знал бы, что сказки лгут, мечты не сбываются, а друзья предают. Это так же неизбежно, как то, что молоко киснет и вянут цветы. Запомни это. Доверься моему опыту.

Трубочист покачал головой.

— Ну нет! — сказал он твердо. — Не поверю, пока сам не додумаюсь, так это или не так.

— Ах, вот ты каков! — насторожилась Скука. — Только что стал человеком, и туда же, рассуждать! Тебя опасно отпускать к людям. Такие, как ты, могут натворить всяческих бед.

— Я не останусь у вас, — сказал Трубочист.

В тусклых глазах Скуки зажглись зловещие огоньки.

— Скука, мой дружок, гораздо могущественней, чем это принято считать! Тебе не уйти отсюда. Ты — мой пленник. Смирись!

— Смириться со Скукой? Да ни за что на свете! — вспыхнул Трубочист. — Не для этого я стал человеком! — И он шагнул к двери, но дверь исчезла, как только он коснулся ее.

Трубочист бросился к окнам, но и окон не стало.

Скука подняла сухой, как карандаш, палец. Мгновенно комната погрузилась в непроглядную темноту. Трубочисту почудилось, что его окунули в чернильницу. Скрипучий смех Скуки донесся издалека. И тут же стало совсем тихо.

Трубочист понял, что попал в ловушку. Но решил не сдаваться. Натыкаясь в потемках на столы, опрокидывая стулья, он пытался найти выход.

— Что я, игрушечный? — подбадривал он себя, обшаривая углы и чихая от пыли. — Так я и дал себя одурачить! Будь здесь не так темно, я бы уж наверняка нашел какую-нибудь лазейку.

Едва он успел договорить, как изо всех сил стукнулся лбом о какой-то предмет, подвернувшийся в темноте, и…

…Хотите — верьте, хотите — нет, но из глаз у Трубочиста посыпались искры! Да, да, целый фейерверк, осветивший на миг все углы.

Трубочист успел разглядеть каминную решетку и понял, что спасен. Каминная труба — дорога на крышу. Через несколько минут Трубочист оказался на свободе.

В маленьком чулане под самой крышей было темно и душно. Узенькое окно плохо пропускало свет. Многолетняя пыль слежалась в углах и стала похожа на толстый слой серой ваты. Угрюмые пауки дремали в углах, покачиваясь на своих паутинных качелях. Груды никем не прочитанных книг тлели на полу, храня тысячи историй о счастливых и несчастных, о разбойниках и королях, о затонувшем золоте и о землях, открытых отважными путешественниками. Книжные черви медленно и трудолюбиво точили синие, серые, коричневые и раззолоченные переплеты. Большой глобус валялся в пыли. Моря на нем выцвели, параллели и меридианы стерлись. Через пустыни и плоскогорья сновали мокрицы.

Среди всего этого запустения сидел кот Фунт.

Много дней прошло с тех пор, как за ним захлопнулась дверь чулана. Много раз вставало и садилось солнце. Осенью дожди барабанили по крыше, а летом она накалялась, и в чулане царила ужаснейшая жара. Зимой дуло из всех щелей, и зябкий кот, свернувшись клубочком, проклинал свою судьбу. Весной кот начинал надеяться. Но время шло. Никто не приходил за котом. Он понял, что забыт всеми. От безделья он наловчился ловить мышей не глядя, но это занятие не радовало его. Часами он просиживал, уставясь в одну точку и мурлыча себе под нос. Так было и сегодня.

Разжалобив себя таким образом, кот смахнул слезу и пригорюнился. И вдруг ему послышались чьи-то осторожные шаги у себя над головой. Кто-то ходил по крыше.

«Человек или кот? Если человек, надо быть осторожным», — подумал Фунт.

— Фунт! Ты здесь? Отзовись! — послышался голос с крыши.

«Человек!» — подумал кот и притаился, выжидая.

— Фунт! Фунт! — не унимался тот же голос.

— Мяу! — откликнулся наконец кот.

— Хочешь бежать? — спросил голос с крыши.

В горле у кота пересохло от волнения.

— Куда? — пискнул он.

— К друзьям, — последовал ответ.

«Я кому-то нужен», — быстро сообразил Фунт и решил на всякий случай набить себе цену. — На каких условиях? — спросил он. Голос его звучал более твердо.

— Горе и радость — все пополам, — пообещал спаситель.

— Не подходит, — нахально ответил кот, заранее зная, однако, что готов покинуть чулан на любых условиях. — Дело в том, что я не простой кот, а ВЫДАЮЩИЙСЯ.

Трубочист (вы, конечно, уже догадались, что на крыше был он) никогда не слышал такого слова и не знал, что оно значит. Поэтому он призадумался.

Кот ждал. «Не перехватил ли я через край?» — с тревогой подумал он, прислушиваясь.

— Ладно, — послышалось с крыши. — Ставь свои условия.

Фунт решил, что можно еще немножко покуражиться.

— Слишком важный вопрос. Не могу решить сгоряча, — сказал он.

Знай Фунт, какая беда нависла над его головой, он давно уже был бы на крыше. Ведь в эти самые минуты, внизу за чайным столом, решалась его судьба!

Пока Фунт пререкался с Трубочистом, в гости к Скуке пожаловала тетушка Лиза и именно сейчас, захлебываясь от волнения, рассказывала обо воем, что произошло: о сожженных концах сказок, о бегстве смутьянки Веснушки, которая хочет во что бы то ни стало дознаться, чем кончались сказки, и о пуделе, осмелившемся покинуть насиженную подушку.

Посовещавшись, сестры решили раз и навсегда покончить с этими тревогами: уничтожить на всякий случай того, кто знает все сказки на свете и может при случае проболтаться.

Участь кота Фунта была решена.

Прихватив фонарь, тетушка и Скука отправились по винтовой лестнице, ведущей в чулан, где собирались учинить расправу над опасным пленником. А он тем временем, не помышляя об опасности, продолжал торговаться с Трубочистом, боясь прогадать…

— Вот мои условия, — сказал кот деланно равнодушным тоном, точно речь шла не о долгожданной свободе, а о сущих пустяках. — Мне все хорошее, а тебе все, что похуже.