Татьяна Александрова - Домовёнок Кузька

– Теперь знаем, куда идти, – сказал домовёнок. – Выспимся, и проводите меня из лесу.

– И верно, – зевнул старый леший. – Утро вечера мудренее, трава соломы зеленее.

Никогда не видел Кузька, чтобы лешие спать ложились. В лесу ночью ещё больше жизни, чем днём: звери рыскают, совы кружатся, ночные цветы цветут, светляки и гнилушки светят, много у леших забот. А сейчас домовёнок из своего короба слышал, как не спеша укладываются лешие, старый да малый, как желают ему и друг другу приятных снов.

– Нам с вами зима, – зевнул дед Диадох, – одна ночь. Закроешь глаза, наглядишься снов, откроешь – и весна!

Бедный домовёнок спросонья не понял, что значат эти слова.

Маленький домовёнок сидел на пне у лешачьей берлоги и во всё горло распевал грустную старинную песню:

Правда, лес уже был куда светлей. Грустно было глядеть на этот растрёпанный ветрами, лысый и голый лес. Но грустно и уходить отсюда, расставаться с друзьями. Лешие, оказывается, вовсе не злые, сердятся только, когда лес обижают. Разве деревья и кусты сами убегут от обидчика? Зверям со своего места куда деться? И птицы не улетят, возле гнёзд останутся.

Леший в бору что хозяин в дому. Говорят, он нарочно водит прохожих, чтоб заблудились. Да ведь хороший хозяин любит, чтобы гости погостили у него подольше.

А ещё грустнее, что лешие спят и спят, даже песня их не разбудила. Терпение у Кузьки кончилось. Влез в берлогу, принялся будить Лешика. Кричал ему прямо в ухо, дёргал за хвост. Лешик спал. Тогда Кузька начал его щекотать. Лешик захихикал, открыл глаза: «Что? Уже весна?» Вот оно что! Лешие спят всю зиму. Как медведи, барсуки, ежи, как цветы и травы.

– Проснётесь весной, – плакал Кузька, – а я уж пропал с голоду да с холоду.

– Мы-то смотрим: вот соня, каждую ночь спать ложится! Ну, думаем, уж на зиму заляжет так заляжет, – испуганно бормотал Лешик.

Оба принялись будить деда. Будили, будили, тот и не пошевелился, пень пнём. Вышли наружу, стали разглядывать листок, на котором Кузькина деревня нарисована. Лешик потягивался, зевал, тёр глаза. Никак не вспомнит, откуда ветер принёс этот листок, в какую сторону им с Кузькой идти. Кузька тоже не запомнил, на деда понадеялся. А старый леший слишком крепко спит, до весны не проснётся.

– Вам, лешим, хорошо, – горевал домовёнок. – Вы живёте беспечно, а нам, домовым, без печки не прожить.

– Не плачь! – сообразил Лешик. – Есть в лесу печка. И не одна, а целых две. Во тьме и гнилушка светит! У Бабы-яги в нашем лесу два дома. Один похуже да поближе, другой получше да подальше. Не может она сразу в двух домах жить. Наверно, зимует там, где получше. А ты в другом перезимуешь, пока хозяйки нет. Сундучок у нас оставь. Яга, как сорока, всё тащит, что блестит.

В чужом доме зимовать страшно, но интересно. Боялся Кузька леших, а они вон какие. Может, и Яга не хуже. Вдруг у неё и домовые есть? И Кузька побежал следом за Лешиком. Глубокий овраг, упадёшь – все косточки пересчитаешь. Один склон лесом порос, на другом – кусты и камни. Внизу – мутная речка. Через овраг кривое дерево перекинуто.

Не хотелось Кузьке ступать на этот мостик. Дерево дрожит, ноги дрожат. Сидеть бы посиживать дома, есть кашу с молоком или похлёбочку.

Оступился Кузька. Летит в реку лапоть с одной ноги, а другой застрял в ветвях кривого дерева, держит своего хозяина. Кузька вцепился в дерево обеими руками, повис над мутной речкой.

– А, вот ты где! Какие качели придумал! И я с тобой! Ух, здорово! – Лешик примостился рядом и давай раскачиваться так, что у Кузьки дух захватило от ужаса. – Ладно. Хорошенького понемножку. Бежим скорее!

– Я не могу бежать! – пискнул Кузька.

Лапоть плыл, распустив завязки, как хвост, притормаживал у камней.

– Не можешь без лаптя? Тогда скачи на одной ножке!

Кузька ухватился за лапу друга, не успел оглянуться, как допрыгал до того берега. Лешик побежал спасать лапоть. И вот Кузька – один лапоть сухой, другой мокрый – бежит вверх по каменистому склону.

Совсем темно было бы в здешнем бору, кабы не белые поганки.

– Когда Яга в ступе летит домой, – шепнул Лешик, – то несётся над этими поганками, чтоб мимо избы не пролететь.

На поляне, куда выскочили друзья, белым-бело от поганок.

– Ни одной поганки не сбито! – обрадовался Лешик. – Значит, бабушки Яги нету дома.

Посреди поляны переступала с ноги на ногу избушка на курьих ножках без окон, без трубы. У Кузьки в деревне были похожие избы, только не на курьих ножках. Там топили печки по-чёрному, дым выпускали через дверь и через узенькие оконца под крышей. У хозяев этаких домов глаза всегда были красные. И у домовых – тоже.

У избы Бабы-яги крыша надвинута чуть не до порога. Перед избой на привязи у собачьей конуры сидел тощий серый Кот. Кот не собака, гостей пугать не его забота. Увидев Кузьку с Лешиком, он удалился в конуру и принялся мыть серой лапой серую мордочку – дело, достойное Кота.

– Избушка, избушка! – позвал Лешик. – Стань к лесу задом, к нам передом!

Избушка стоит как стояла. Вдруг из лесу, из-за оврага, прилетел Дятел, любимая птица деда Диадоха, застучал по крыше. Изба неохотно повернулась грязной трухлявой дверью. Друзья потянули за сучок, который был вместо ручки, вбежали внутрь. Дверь сзади так наподдала Кузьку, что он плюхнулся на пол, но не ушибся. Пол был мягкий от пыли.

– Сей же час подмету! – обрадовался домовёнок. – Вот и метла!

– Ох, не мети! Улетишь ты на этой метле неведомо куда. Яга то в ступе летает, то верхом на этой метле! – испугался Лешик.

Ну и дом! Пыль, паутина по всем углам. На печи драные подушки, одеяла – заплатка на заплатке. А мышей видимо-невидимо.

– Вот бы сюда Кота! – сказал домовёнок.

Мыши запищали, сверкнули глазками. Кузька заглянул в печь – соскучился по жареному и пареному. Оттуда кто-то зашипел на него, вспыхнули два красных глаза. Угольки выпрыгнули из печи, чуть не прожгли Кузьке рубаху.