Елена Граменицкая - Забытая сказка

Пятилитровый штоф я нашел под ворохом старых, побитых молью одеял, помянув недобрым словом отца. Мог бы предупредить о веселом чердачке.

Потом каялся, прав батя, самогон ты гонишь отменный. Меня забрало с первого глотка.

Тяжелый травяной запах ударил в нос, аж слезы брызнули. Искрящееся тепло пробежалось по жилам, чувства обострились стократно. Обоняние, зрение, слух. Святая Троица! Голова закружилась от пряного аромата разогретого на солнце сена. Опьянев, я тут же оглох от громового раската, сверчковой трели, а потом ослеп от заигравших всеми цветами радуги сухоцветов под притолокой.

И тут в неистовые партии сверчков вмешались человеческие голоса. Беседовали на улице, у калитки.

— Как думаешь, Вань, удобно ли проситься в гости?

— Легко! Луна нынче не выйдет, старая ведьма проспит до утра. (Это он о тебе, ба?)

Подкрался я к крошечному окошку на чердаке, оттерев пыль со стекла, выглянул во двор.

Никого не видать.

Старясь не шуметь, спустился вниз и замер в сенях перед входной дверью. Вздрогнул всем телом, когда в косяк постучали. В ту же секунду, словно ждали. Рука моя сама потянулась к засову.

— Привет! Угостишь соседей чайком? — прошелестели вкрадчивые голоса.

— Вот, пришли знакомиться, меня Иваном зовут, — пробасил мужской.

Темная фигура дружелюбно протянула в проем пятерню.

— Марья, сестра его, — пискнул женский.

Фонарь выхватил из темноты веснушчатое лицо невысокой блондинки, прикрывшей от яркой вспышки глаза.

— Простите, — я нажал на кнопку, гася свет. Отогнав сомнения, пожал руку и отступил на шаг, приглашая соседей войти.

— Добро пожаловать!

Молодые люди вроде как растерялись, а может, помялись для порядка, не знаю.

Перешагнув порог, огляделись. Две пары глаз тщательно осмотрели темные сени, ощупали стены, увешанные всесезонным тряпьем, скользнули по облезлому дощатому полу, задержались на сваленном в кучу садовом инвентаре. Соседи впервые попали в твой дом, бабуля?

Шагнув в красный угол в светлице, девушка троекратно перекрестилась и сплюнула в сторону. Брат к святым ликам не пошел, сразу уселся за стол, ненавязчиво намекая на угощение.

Украденный с чердака самогон пошел на „ура“. Странные ощущение сверх восприимчивости улеглись, их место заняло чувство всеобъемлющей любви к божьим тварям. К сверчку, пиликающему за печкой, к мыши, испугано юркнувшей под половик, к стайке прусаков, выползших к рукомойнику на водопой. А больше к сидящей напротив парочке. Хотя с каждой опрокинутой рюмкой я отмечал перемены в их облике, они меня не пугали.

Лицо Маши побледнело, обрело черты глянцевых див. Со вздернутого носика пропала россыпь веснушек, губы налились кровью, увлажнились. На щеках заиграл румянец, в озорных глазах заискрились изумруды. Брат ее заметно возмужал и погрузнел. Подросток, перешагнувший порог дома, превратился в зрелого, обросшего недельной щетиной деревенского мужика, порывистого в движениях и резкого на словах. С каждым тостом брови его хмурились, глаза темнели, становясь черными дырами. Я пару раз моргнул, пытаясь прогнать наваждение. Не помогло. Отношение к сестре у Ивана тоже поменялось. Вместо снисходительного подтрунивания между ними словно искры проскакивали. Иван да Марья придвинулись друг к другу, так и залипли. Рука мужчины накрыла кисть девушки, заскользила по ней. Их пальцы зажили собственной жизнью. Поглаживали друг друга, сцеплялись в замок, разжимались, отталкивались, дразнились. Темные глаза брата притянули вспыхивающие в радужках сестры зеленые огоньки. Марья, не в силах сопротивляться, смотрела на него с восторгом и греховным желанием.

Когда я осознал истинную причину происходящего, было уже поздно. Тело обмякло, голова поплыла по магарычным волнам, и, отяжелев, опустилась на стол. Сознание погрузилось в полудрему, очнувшись от которой нынешним утром, я подумал, что ночное беспутство попросту привиделось. Если бы не глупая дразнилка про Петушка, зовущая присоединиться к сладким утехам, развернувшимся на обеденном столе»

— Они и в школу областную за ручки ходили, и в училище поступили на одну специальность, всегда вместе, словно пташки неразлучные, — скрипучий голос бабы Ани вернул Петра в настоящее.

— Не похожи они на брата и сестру.

— А на кого похожи? — всполошилась старуха, сверкнув очами.

Внук осекся.

«Нельзя рассказывать о вчерашней попойке, забранит».

Аннушка расценила молчание по-своему.

— Вот то-то. Ты больше молчи, голубь сизокрылый, за умного сойдешь. Мало ли что люди брешут.

В этот миг защемило сердце у Петра, стиснула его неведомая ледяная рука, заговорил очнувшийся разум: «Все, пришло время прощаться, загостился ты, пора и честь знать. Задание выполнил, сведения о происходящем в Заводях собрал. Бабуле еще жить да жить, а что ремонт затеяла, да померзшие яблони выкорчевала, ничего удивительного».

— Завтра домой отправишься, Петруша. Чем дольше ты здесь живешь, тем сильнее мхом порастаешь. Ежели корень пустишь, так вековать останешься. Места у нас гнилые. Душа слабину покажет, мигом в полон угодит. Еще денек да ночку побудешь, за хозяйством приглядишь. А потом — скатертью дорога. Отлучится мне надобно, в диспансер областной на «прохилактику». Ахмед, — кивнула в сторону рабочих, копошащихся во дворе, — со мной поедет. А за чертями копченными — глаз нужон. Тебя за хозяина оставлю.

Бабушка подсела рядом, как в детстве погладила Петра по непослушным кудряшкам.

— И еще одна просьба у меня будет, милок. Спать сегодня рано ляжешь. Как солнце сядет, за дверь ни на шаг. Ни на полшага. Кто бы не звал, чтобы ни сулил. И в дом никого не пускай, без приглашения сами не зайдут. Лихая ночь ныне, купальная. Крес идет.

Старушка прижала руку к губам внука.

— Молчи. Чем меньше будешь знать, тем крепче заснешь. Помнишь, в детстве, ты просил страшные сказки на ночь рассказывать, а я отказывалась. Так и сейчас. Есть у меня средство верное, травка особая. Заваришь ее перед закатом и сразу в кроватку ложись.

Петя кивнул.

«Да шут с ней, с чудной бабкой, исполню последнюю просьбу. И больше в Заводи ни ногой».

— А я за послушание, дом на тебя перепишу, и огород и садик. По рукам?

— По рукам, ба!

«На черта мне эти хоромы».

Вернувшись из оврага с охапкой волчеца, бабушка раскидала его по подоконникам, засунула под каждый ставень, целый ворох оставила у порога.

— От мышей. А то расшалились, — ответила на удивленный взгляд внука.

Ближе к полудню уселась в газель Ахмета и отбыла в областную больницу.

Петро некоторое время без дела слонялся по дому, рассматривал выцветшие фотографии на стенах. Заглянул в спальню бабушки, в смущении постоял на пороге, не решаясь шагнуть в святая святых. Вышел во двор, с деловым видом помелькал среди чернявых таджиков, почтительно цокающих языком: «Все хорошо, хозяина. Мы работай. Плана выполняй».