Джессика Джордж - Солнце и луна, лед и снег

В надежде вдохновить собственного третьего сына на покорение подобных высот Фрида назвала мальчика Аскеладденом. Жена дровосека мечтала однажды переехать во дворец, выстроенный ее собственным «ясеневым пареньком» на золото, найденное в дупле старого дуба. Затем сыночек вызволит из беды заколдованную принцессу и поселит ее у себя во дворце вместе со своей обожаемой маменькой.

Однако Аскеладден Ярлсон совсем не походил на героя сказок и легенд, и это понимали все, кроме его матери. Он предпочитал пить крепкое горное пиво и всячески увиливать от работы, стараясь жить за счет собственной изворотливости. А еще он предпочитал сочных крестьянских дочек ледяным принцессам, — так говорил он юной ласси, подмигивая и пихая ее локтем в бок.

В тот вечер Ханс Петер пересел на скамью и уступил ласси местечко поближе к очагу. Обычно он сидел там ради яркого света, да и бросать стружку в огонь так сподручнее, а вот тепло ему не требовалось. Казалось, холод не пронизывал его до костей, как остальных членов семьи. Ханс Петер утверждал, будто побывал в месте, где холоднее, чем в аду, и с тех пор разучился мерзнуть.

— Вот, ласси, — сказал старший брат, показывая кусок дерева. — Это что?

К двенадцати годам сестренка уже узнавала многие странные символы.

— «Олень», — бойко ответила девочка. — Только маме не показывай: она очень рассердится.

Ханс Петер подмигнул ей, причем куда дружелюбнее, чем Аскель:

— Не волнуйся. Не успеешь ты наморщить свой хорошенький носик, как эта деревяшка превратится в ложку с обвитой цветами ручкой.

Тут дверь их маленькой хижины распахнулась, и внутрь влетел пятнадцатилетний Эйнар. Второпях он оставил дверь открытой настежь, впустив в дом ветер и снег. Юноша застыл посреди общей комнаты, упершись руками в колени и пытаясь отдышаться.

Остальные члены семьи, кто был дома, уставились на него. Лишь через несколько мгновений шестнадцатилетняя Катла метнулась закрыть дверь. Едва заперев тяжелую створку на засов, она повернулась к Эйнару.

— В… в… в де… деревне, — выдохнул он. — Йенс Педерсон говорит, он его видел.

— Кого видел? — спросил Аскель из угла, где начищал свои изношенные сапоги.

— Упаси меня святые угодники от полоумных детей, — пробормотала себе под нос Фрида и плотнее закуталась в потрепанную шаль.

Она снова принялась за вязание, не обращая внимания на Эйнара.

— Бе… бе… бе… — заикался Эйнар.

— Бе-бе-бе, — передразнил его Аскель и вернулся к надраиванию сапог.

— Белого оленя, — выпалил наконец Эйнар, и вся семья застыла в изумлении.

Сказок про белого оленя ходило столько же, сколько историй про везучих третьих сыновей. Все знали: если поймать белого оленя, можно попросить один подарок. А какие чудесные дары приносил белый олень! Сказочное приданое для дочек бедных рыбаков, мешки золота, новые дома, горшки, всегда полные до краев вкуснейшей едой, семимильные сапоги, золотые корабли… и еще множество замечательных вещей.

Все повскакали на ноги, разинув рты. Все, кроме Ханса Петера. Старший Ярлсон только покачал головой и вернулся к резьбе. Аскеладден пересек комнату двумя большими шагами и, схватив Эйнара за плечи, тряхнул младшего брата:

— Ты уверен? Видели белого оленя?

Эйнар кивнул, снова лишившись дара речи.

— Где?

— К… к востоку, за выгоном Карла Хенриксона. У трех водопадов.

Аскель выпустил брата и схватил недочищенные сапоги. Сунув в них ноги, он натянул одну из висевших у двери залатанных парок. [1] Парка — длинная теплая куртка с капюшоном. Затем снял со стены лыжи с палками.

— Не жди меня к ночи, мама, — весело бросил он и вышел в снежную замять.

Другие дети, до тех пор не промолвившие ни слова, вдруг разом засуетились, собираясь следом за ним. Все, кроме Ханса Петера и ласси. Фрида ничего не говорила, пока средние дети делили между собой теплую одежду и лыжи и по одному выходили на холод. Когда за последним закрылась дверь, она недовольно повернулась к оставшимся, старшему и младшей.

— Ваши братья и сестры решительно настроены добыть семье состояние, но вы, я вижу, не таковы, — рявкнула она, протопала к очагу и взяла ложку, которой Катла мешала суп.

— Малышка слишком юна, чтобы гоняться по бурелому за лунными бликами, — ответил Ханс Петер. — Да и негоже безымянному ребенку бродить по лесам.

— А у тебя какая отговорка, у здорового-то мужика? Сидишь целыми днями у огня, как старуха, грея свои ленивые кости!

— Ласси слишком мала, а я слишком стар, — мягко ответил Ханс Петер. — Я отправился в погоню за лунным светом на борту «Морского дракона» и до сих пор об этом жалею.

Маленькая ласси переводила взгляд с ворчливой матери на брата с печальными глазами и не знала, как поступить. Ей-то, наверное, можно остаться. Как сказал Ханс Петер, она слишком маленькая, чтобы торчать на холоде, да и ночь близко. Но как же здорово было бы поймать белого оленя и попросить его сделать Ханса Петера снова счастливым!

— Я тоже иду, — заявила она и поднялась со своего места у огня.

Ее немного пробирала дрожь от страха: вдруг какой-нибудь тролль встретится? Но тогда, решила ласси, она просто назовется Аннифрид, именем своей сестрицы.

— Что? — поразился Ханс Петер. Он бросил кусок дерева, который резал, и взял сестру за руки. — Маленькая моя ласси, это не дело.

— Все со мной будет в порядке, — возразила девочка, изображая уверенность, какой вовсе не чувствовала.

— Парок не осталось, — заметил Ханс Петер.

— Возьму одеяло, — ответила ласси, подумав.

Она твердо решила поймать этого оленя ради Ханса Петера, и ничто не могло ее остановить.

— Ты замерзнешь до смерти! — взвизгнула мать. — Если хотела надеть парку, нужно было шевелиться. Иди помешивай суп, мне надо чулки штопать.

— Нет. — Ласси вскинула голову. — Я найду белого оленя.

— Тогда надень мою парку.

Ханс Петер поднялся наверх, и ласси услышала, как он роется в своем морском сундуке. Он редко его открывал, и петли недовольно скрипели. Ханс Петер спустился по лесенке и подал сестренке парку и сапоги:

— В этом не замерзнешь. И не потеряешься.

— Ой, я не могу! — Она схватилась за щеки, пораженная красотой протянутой ей одежды.

Сапоги и парка были отделаны тончайшим белейшим мехом, какой ей только приходилось видеть. Верхний слой из мягкого войлока, белого, как первый снег, был покрыт орнаментом из кроваво-красных и лазурно-голубых лент. Угловатые линии вышивки напоминали узоры, которые вырезал Ханс Петер, но ни один из знаков не показался ласси знакомым.

— Можешь и наденешь, — возразил старший брат, протягивая ей одежду. — Сапоги тебе велики, разумеется, но если влезешь в них, не снимая своих, то вполне сойдет. Привяжешь снегоступы и сможешь ходить как медведь. А парка укроет тебя от носа до кормы, что нелишне в такой холод.