Сказки Западной Африки. Живой огонь

Но ни одного звука не издали толстые губы рыбы без чешуи. Конко-сом, голый Конко молчал. Не пел и не говорил.

Трижды вопрошал его Мабо, придворный гриот, но Конко-сом продолжал молчать.

Сам вождь Фама обратился к поющей рыбе.

Конко-сом не ответил и вождю.

Не знал вождь, что рыба голая и усатая может только трижды пропеть свою песню на суше. Он подумал, что Конко-сом не хочет открывать свою тайну перед всей этой толпой, что собралась на него поглазеть. Никакая тайна не может быть достоянием всех и каждого.

Повелел Фама своему гриоту Мабо вынести Конко-сома за пределы владений и распорядиться с ним, как гриот захочет.

Мабо-гриот твердо знал, что нельзя убивать певца, что бы он ни пел, о чем бы он ни рассказывал. Даже если он говорит слова, неугодные сильным мира сего! Таким слова — всегда чистая правда, а если бы всех певцов убивали за правду, ни сам Мабо-гриот, ни предки его, гриоты, не прожили бы на земле и дня.

И вот Мабо-гриот унес Конко-сома далеко-далеко, к Большой реке.

Там он выпустил в воду рыбу голую и усатую и сказал ей на прощание:

— Брат мой певец, никогда не кормись воровством на крестьянских полях!

Но едва повернулся гриот спиной к реке, как услышал из глубины песню Конко-сома:

Всю жизнь богатей крокодил прожил в почете и уважении. А умер — все звери и птицы на похоронах собрались. Отошел траур, приспело время наследство делить. И тут заспорили звери и птицы, кто крокодилу ближайший родственник, ибо кому, как не родне, богатство достанется.

Сказали птицы:

— Крокодил нашего роду-племени.

— Как бы не так! — зарычали звери.— Какая вы ему родня? Крокодил на вас совсем не похож. Вы в перья одеты, он — в крепкую кожу-броню.

Отвечали птицы:

— Верно, перьев, как у нас, у него нет. Но зачем судить по тому, что после рождения появляется, лучше судить по тому, откуда жизнь истоки берет. А у нас и у него они одни и те же — мы вывелись из яйца. Вот начало всех начал. Таким он у матери на свет появился. Наш он, наш, мы его законные наследники.

Не на шутку разъярились звери, заслышав такое.

— Ишь, чего захотели! Крокодил — наш родич, нам его наследство и достанется!

Собрался лесной совет. Решили так: пусть звери свои доводы представят, почему крокодил им родня, и пусть птицам докажут, что не в яйце вовсе дело.

Держали слово звери:

— Верно, когда ищешь родства, нужно до самых истоков дойти. Но яйцо еще ничего не объясняет. Вся жизнь изначально из яйца произошла. Так что судить надобно не по происхождению, а по жизни. Жизнь — единственное мерило. Вырос крокодил, и стало у него четыре лапы, как у нас. Лапы — вот что главное, по ним и судить. Так что отдавайте-ка наследство нам!

Заверещали, загалдели птицы:

— Вы говорите, что у нас перья, а не кожа-броня. Посмотрите на себя, у вас тоже брони и в помине нет. Шерсть да мех! Один смех! И про жизнь вы неправильно говорите. Не тогда она у крокодила началась, когда ноги выросли. Он уже в яйце жил. А вы совсем и не из яйца рождаетесь. Не видать вам наследства!

Но звери не сдавались и по сей день спорят, никакой лесной совет их не рассудит. Может, вам удастся?

Собрал как-то Лев зверей в своем дворце на совет. Приветствовали его звери лесные и кланялись низко. Молвил Лев:

— Собрал я вас для того, чтобы решить, как с человеком бороться. Житья от его козней нет.

Думали-думали, наконец Слон предложил для всех зверенышей школу устроить и учить их всему, что старшие уразумели.

— Кого же мы в учителя возьмем? — Лев-повелитель спрашивает.

— Возьмите меня,— вызвалась Гиена.

— А чему ты наших малышей учить станешь? — Лев вопрошает.

— Научу их пошире пасть раскрывать, погромче рычать да зубы пострашнее скалить. Ох как испугается человек!

— Как бы не так! — пискнул Заяц.— Большим зверям хорошо, а каково нам, малышам?

Задумалась Гиена, но что ответить не нашла.

— Лучше учить наших детенышей в траве прятаться, тогда нас эти вонючие двуногие не заметят,— предложил Заяц.

— Ох и насмешил же ты! — воскликнул Слон.— Где ж такая трава растет, что меня укроет?

Подняли звери Зайца на смех.

— Лучше меня учителя не сыскать! — похвастал Шакал.

— Ну-ка расскажи о своем умении! — потребовал Лев.

— Познал я в жизни три истины, их и молодым передам. Первая: увижу, где поживиться можно, сперва осмотрюсь, безопасное ли место — потому и в капкан не попадаю.

— До чего ж ты мудрый! — закивали звери.

— Вторая истина такова,— продолжал Шакал,— подойду к реке или ручью напиться, разведаю сперва, нет ли кого поблизости. И даже если нет ни души, я голову к воде не клоню.

— Как же ты тогда пьешь? — изумился Заяц.

— А вот как: опущу в воду хвост, а потом отбегу туда, где безопаснее, воду с хвоста и слизываю. И так несколько раз, пока не напьюсь.

— А как ты ночью спишь? — спросила Гиена.

— В этом как раз и есть третья моя премудрость,— Шакал отвечает.— По ночам я делаю так: с одного места прокричу, перебегу на другое, потом — на третье, заберусь в чащобу, где ветвей не разнять, где листва сухая, там-то и ложусь. Стоит кому на сухую листву наступить — зашуршит, у меня сразу — ушки на макушке.

— Да ты и впрямь мудрец,— признали звери.

— Что ж, быть тебе учителем наших малышей,— решил Лев. И стали все зверята к Шакалу в школу ходить, учились все прилежно, кроме Львенка.

— Ну что мне человек? — усмехался он.— Коли повстречается, свалю крепкой лапой, растерзаю острым когтем.

Раз шли после уроков Львенок и Зайчонок. Глядь, а навстречу человек. Стоит Львенок, диву дается: что за странное существо? Человека он раньше и в глаза не видывал.

Подошел человек, рядом присел, поздоровался со Львенком почтительно — как-никак царский отпрыск.

— Что-то ты ни на одного зверя не похож,— говорит ему Львенок.— И почему-то я тебя у отца во дворце не видал ни разу.

Отвечал человек смиренно:

— Потому не ходок я во дворец к всемогущему Льву, что стыдно мне. Тело мое шерстью не прикрыто, да и хвоста у меня нет.

Повелел Львенок человеку построить шалаш.