Мирзакарим Норбеков - Шухлик, или Путешествие к пупку Земли

Наверное, в саду Шифо и лужи были не простыми, а волшебными. А может, Ок-Тава, почуяв с небес страдания Шухлика, всё же помогла. Так или иначе, а поднялся он из лужи прежним рыжим ослом. Весь в грязи, но в общем-то довольный, что недолго мучался. Всего-то шесть частей ночи. Зато узнал, каково это быть человеком, и даже успел спеть.

«В любом человеке скрывается какая-нибудь ослиная морда», – решил для себя Шухлик.

Да, в мудрости он не уступал своему праотцу Луцию.

Это счастье, когда потомки не глупее предков.

Всё было бы прекрасно, однако возникшие той ночью вопросы продолжали тревожить Шухлика, и зарядивший дождь никак не прекращался.

Непонятно, то ли один бесконечный, то ли целый строй идущих друг за другом без промежутков. Или, скорее, даже не строй, а толпа дождей!

Они громоздились, толклись, напирали, будто очень торопились куда-то, и лили, словно из дыр бурдюков. Так что отказался шедший и проходящий ходить по дорогам из-за воды и грязи.

Все друзья Шухлика сидели, не высовываясь, по норам и гнёздам. Кошка Мушука спала день и ночь, как заколдованная принцесса.

Застигнутые непогодой сурок дядюшка Амаки и тушканчик Ука тоже дремали круглые сутки в норах, выкопанных наскоро под деревом желаний.

А мама-ослица начала чихать и кашлять. Видно, простыла.

В трудных случаях Шухлик советовался с садом Шифо. Но утомлённый дождями сад теперь не отвечал, угрюмо помалкивал, словно отворачивался. Лишь капли скучно шелестели в листве. Его молчание делалось нестерпимым.

Сад захлёбывался, утопал. Оглушённый ливнем он уже не расцветал по утрам и не плодоносил к вечеру. Казалось, деревья и кусты еле удерживаются корнями в размокшей земле.

Все прелести, созданные джинном Малаем в саду, растворились без следа, так быстро, будто их и не было, – терема, американские горки, колесо обозрения, метро, золотой шатёр и даже пожилой орангутанг, не говоря уж о телевизорах и одноруких бандитах.

Дерево желаний осталось, но с него опали розовые цветы. Зелёный глаз на макушке помигал, помигал, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь глухие облака, да и зажмурился. Вообще оно превратилось в какую-то облезлую кладбищенскую бузину, и сам сад напоминал теперь скромный деревенский погост, где похоронены чувства и желания, – разве что могилок не видно.

В такую чудовищно-дряблую погоду ни одно желание уже не исполнялось. И того хуже – не возникало!

В конце концов, и Шухлик загрустил. Уши и хвост уныло обвисли. Трудно не опечалиться, когда каждый новый день точь-в-точь как прошедший, не отличить, – пустые, будто дырявые вёдра.

И всё вокруг кажется серым, бледным, одинаковым. Так же, как вчера, льёт с неба, раскисают дороги, под копытами хлюпают лужи, и смертельная скука на душе. Ровным счётом ничего не хочется!

Шухлик попытался «через не хочу» развести огурцы, кабачки и картофель. Но они погибали, как говорится, на корню.

Да откуда такая напасть?! Он был недоволен и собой, и своими приятелями, которые, казалось ему, всё делали не так, то есть вообще ничего не делали.

Хотел призвать позабытую Ок-Таву, но, как ни старался, не мог создать в душе то состояние огромного счастья, на которое прежде откликалась прекрасная осьмикрылая ослица. Да и как бы она спустилась с небес сквозь такие плотные и низкие тучи, почти лежащие на земле словно матрацы.

Шухлик не понимал – то ли он голоден, то ли зол, то ли ещё чем-то обеспокоен, будто невыученными уроками.

«Неужели у каждого райского сада такая судьба? – тосковал рыжий осёл. – Может, надо вовремя его покинуть? Как земля устаёт, когда её засевают одним и тем же злаком, так и сад утомляется от своего садовника. Всему нужны перемены!»

Так переживал Шухлик. И это само по себе уже было неплохо – значит кое-какие чувства пробуждались в его душе.

«Какое-то смятение чувств! – думал он. – Неужели причина в этом бесконечном дожде? Или сам дождь начался от моей тревоги?»

Он вспомнил, что джинн Малай большой умелец по части затяжных ливней. И в горшочек-то его упекли на пять тысяч лет в наказание за Великий потоп! Устроил случайно, по недоразумению. Может, и сейчас перемудрил? Хотел короткий грибной дождик, а отчебучил водяную прорву. Очень похоже на его работу! Ну, выяснится, когда вернётся из отпуска. Однако что-то очень задерживается. Не оказался ли опять в заточении?

Шухлик окончательно растерялся и не знал, то ли идти куда-нибудь вместе с садом, то ли оставаться на месте, дожидаясь возвращения Малая.

И не было покоя в его душе, как будто набедокурил, не зная и не ведая, зачем и почему. Никак не мог разобраться в чувствах и мыслях, застрявших в голове с той поры, когда превратился на время в человека.

Они как-то смешались в равнодушную кучу, а потом безучастно растрепались, перепутались, будто некошеная трава после вихря. Невозможно было понять, о чём они говорят.

Впрочем, растрёпанные чувства всё же куда лучше тупых!

Из растрёпанности может что-то произрасти, а из тупости – никогда. Растрёпанность вроде взрыхлённой земли. А тупость – как глухой бетон. Разве что взорвать!

Наверное, уже тысячу дней и ночей не утихал дождь. И конца ему не было видно. Будто бы он утопил само время, которое почти остановилось.

И всё-таки настала тысяча первая ночь. Очень-очень глубокая. Из таких ночей трудно выбираться к рассвету, как из ямы с отвесными стенками.

Привычно шумели дождевые струи. Однако примешивался ещё какой-то невнятный глухой звук, вроде быстрого топота копыт.

Но все спали и никто не слышал, как приблизился к саду красный осёл с пиратской повязкой на глазу и горбиком на спине.

Может, и не выбрались бы никогда обитатели сада из той глубокой тысяча первой ночи. Так бы и спали вечно, кабы не джинн Малай. Очень кстати вернулся из отпуска.

Он ворвался в сад, будто свежий морской ветер.

Сейчас тут было непривычно тихо и сыро, как в подтопленном погребе. Никто не встречал Малая. В серой утренней мгле раздавалось лишь похрапывание на берегу пруда.

Джинн едва узнал своего рыжего господина, такого взъерошенного, такого жалкого и худого, что даже странно, как это ему удавалось храпеть. Приоткрыв глаза, Шухлик вяло зевнул, будто они вчера расстались.

– А, это ты. Давненько не виделись. Кажется, три года без трёх месяцев. Сделай милость, прекрати этот ливень. Всю душу вытянул. Жалко, что выть не умею, а хотелось бы…

Джинн Малай не ответил, как обычно: «Слушаю и повинуюсь!»

Он сдвинул чёрную пиратскую повязку с глаза на уши, пошептал что-то под нос, прислушался и вздохнул так глубоко, как джинны обычно не вздыхают, будто насос, собравшийся надуть колесо.