СКАЗКА МОЕЙ ЖИЗНИ

В королевском же театре была поставлена в феврале 1863 года моя пьеса «Водяной дух» . Композитор Глезер написал к ней музыку, богатую мелодиями чисто норвежского характера, и пьеса имела успех.

На Троице я оставил Копенгаген и отправился пожить на лоне лесной природы в Соре у Ингемана. Сюда влекло меня мое сердце каждое лето еще с того времени, когда я жил школьником в Слагельсэ. И ничто здесь, включая и расположение ко мне моих хозяев, не изменилось с той поры! Дикий лебедь, как далеко ни залетает, постоянно возвращается к старому, излюбленному местечку на лесном озере.

Ингеман известен как самый популярный в народе датский поэт, его романы, на которые критики яростно набрасывались, не стареют с годами и постоянно читаются. Они находят себе читателей всюду и среди низших, и среди высших классов северных народов. Датский крестьянин научился из них любить свое отечество и уважать его историю. Все романы Ингемана проникнуты глубоким, серьезным чувством, даже наименее популярные из них; назову для примера «Немую девушку» . Читая его, тоже как будто прислушиваешься к шелесту могучего дерева поэзии, шелестящего нам о тех же событиях, которые мы сами пережили и о которых наши внуки услышат из уст стариков. Кроме того, Ингеман обладал юмором и вечно юным сердцем истинного поэта! Большое счастье познакомиться с таким человеком и еще большее — обрести в нем верного, испытанного друга! «

Начало весны в этот год было дивно прекрасно — меня встретили в Соре зеленый лес и пение соловьев, но скоро роскошь природы потеряла для меня всякую прелесть. Настали скорбные, мрачные дни — в Копенгагене разразилась холерная эпидемия. Меня уже не было тогда в Зеландии, но я получал вести об ужасах эпидемии и о ее жертвах. Одной из первых жертв был пастор Бойе, я был в несказанном горе: в последние годы мы так сблизились, я так полюбил его. »

Но самым горестным, несчастнейшим днем был для меня в эту тяжелую пору день, который я именно предполагал провести в радости и веселье. Я гостил в Глорупе, и граф Мольтке-Витфельд собирался праздновать свою серебряную свадьбу. Из посторонних на этот праздник был приглашен один я — еще за год до того. На торжество собрались что-то до тысячи шестисот окрестных крестьян, начались танцы, веселье..., Гремела музыка, развевались флаги, взлетали ракеты, а я в самый разгар праздника получил известие о смерти еще двух друзей. И на этот раз ангел смерти посетил тот дом, что был для меня роднее родного, дом Коллина! «Все мы, — говорилось в письме, — переехали в другое место, но Бог знает, что будет с нами завтра!» И мне показалось, будто я скоро лишусь всех, к кому было привязано мое сердце... Я горько плакал у себя в комнате, а кругом весело гремела музыка, слышался топот танцующих, крики «ура!», треск ракет... Сил не было вынести все это! Ежедневно получались новые скорбные вести; холера свирепствовала и в Свендборге, и мой доктор, и все друзья мои советовали мне оставаться в провинции. В Зеландии у меня немало было друзей, радушно предлагавших мне свое гостеприимство.

Большую часть лета я провел в Силькеборге у Михаила Древсена. Но несмотря на самое сердечное гостеприимство, которым я там пользовался, несмотря на всю прелесть окружавшей меня природы, я находился в самом угнетенном состоянии. Больше всего мучила меня неизвестность относительно судьбы дорогих мне лиц. И как только эпидемия несколько стихла, я поспешил опять вернуться к своим друзьям в Копенгаген.

Весной, еще до начала эпидемии, умер мой датский издатель Рейцель. Деловые отношения между нами перешли с годами в тесную дружбу. Незадолго до смерти он решил предпринять дешевое издание собрания моих сочинений. В Германии такое собрание вышло уже лет семь тому назад; к нему-то и была приложена «Das Marchen meines Lebens» ( «Сказка моей жизни» ). Несмотря на то, что она представляла в сущности лишь набросок «Сказки моей жизни» , она возбудила за границей большой интерес, и в «Magasin fur die Literatur des Auslandes» появился о ней весьма coчувcтвeнный отзыв, в котором очерк мой ставился на ряду с «Wahrheit und Dichtung» Гете, «Исповедью» Руссо и «Жизнью» Юнга Штиллинга. В Англии и Америке «Das Marchen meines Lebens» была принята так же coчувcтвенно. Теперь же мне выпало на долю счастье издать собрание моих сочинений и на родном языке, притом в такие годы, когда я еще сохранил свежесть и бодрость духа. Для меня это было тем важнее, что я мог сам привести все в порядок и выбросить кое-какие засохшие ветви; биография же моя могла дать всем моим трудам надлежащее освещение. При этом я не захотел удовольствоваться перепечаткой очерка, изготовленного мной для немецкого издания, а написал мою биографию заново, под свежим впечатлением пережитого. Я надеялся, что краткие характеристики множества выдающихся личностей, с которыми мне приходилось сталкиваться, и описание впечатлений, вынесенных мною из жизни и окружающей меня обстановки, могут представить для потомства некоторый исторический интерес, равно как простое безыскусственное повествование о вынесенных мною испытаниях может послужить источником утешения и ободрения для молодых, еще борющихся сил.

Осенью 1853 года я приступил к работе. В октябре этого же года как раз минуло 25 лет с того времени, как я сдал университетский экзамен. В последние годы вошло в обычай праздновать такие — если можно так выразиться — серебряные студенческие свадьбы. Интереснее всего в этом торжестве показалась мне встреча со многими старыми товарищами, с- которыми давным-давно не приходилось встречаться. Некоторые растолстели до неузнаваемости, другие состарились и поседели, но глаза у всех горели в эту минуту прежним юношеским блеском. Эта встреча была для меня букетом всего торжества. В числе тостов был провозглашен профессором Клаусеном общий тост за Паллудана-Мюллера и меня, «за двух поэтов одного выпуска, которые успели занять прочные и почетные места в датской литературе».

Несколько дней спустя, мне доставили следующий печатный циркуляр: «Среди студентов 1828 года, бывших на торжестве 22 октября, возникла мысль достойно увековечить память об этом дне. После некоторого обсуждения решили, вспомнив «четырех великих и двенадцать маленьких поэтов того года (См. стр. 67 этого же тома.), основать капитал имени «Андерсена — Паллудана-Мюллера», из которого впоследствии, когда он благодаря ежегодным взносам достигнет известных размеров, будет выдаваться стипендия нуждающемуся датскому поэту, не находящемуся на службе».

Что из всего этого выйдет, покажет будущее, мне же дорого уже самое внимание, которое оказали мне этим мои однокашники.

В начале следующего года я отправился за границу, намереваясь провести весну в Вене, Триесте и Венеции.