Мэри Нортон - Добывайки в поле

Понять было нетрудно.

— Только жалко лишаться солнца, — сказала Хомили, — особенно теперь, летом. Скоро наступит… — она содрогнулась и крепко сжала губы, не в силах вымолвить страшное слово.

— Ну, до зимы еще далеко! — беспечно воскликнул Под. — Чего загодя плакать.

Он что-то делал с бечевкой.

— Пожалуйста… вот тебе и солнце.

Послышался скрип бечевки, трущейся о корень, листья взметнулись вверх и исчезли из виду, а нишу вдруг залили солнечные лучи.

— Видишь, о чем я говорил? — снова сказал Под, и в голосе его звучало удовлетворение.

В то время как они завтракали, снова раздался крик осла, долгий и громкий. Ему ответило ржание лошади.

— Мне это не нравится, — сказала Хомили, ставя на «стол» половинку ореховой скорлупы с водой и медом. Не успела она закончить, как залаяла собака — слишком близко, чтобы можно было чувствовать себя спокойно. Хомили вздрогнула — «чашка» перевернулась, от меда с водой осталось лишь темное пятно на песчаном полу.

— У меня нервы совсем никуда стали, — жалобно сказала она, сжимая виски ладонями и водя безумными глазами по сторонам.

— Чего ты боишься, мама? — теряя терпение сказала Арриэтта, — Тут, за рощицей, идет дорога, я видела ее с верха изгороди. По ней иногда проезжают и проходят люди. Не могут же они совсем здесь не ходить…

— Верно, — подтвердил Под. — И не о чем волноваться. Доедай свое зерно…

Хомили с отвращением посмотрела на надкушенное зерно пшеницы, жесткое и сухое, как булочка на третий день после пикника.

— Мои зубы его не берут, — пожаловалась она.

— По словам Арриэтты, — объяснил Под, подняв руку с растопыренными пальцами и постепенно загибая один палец за другим, — между нами и этой дорогой есть пять барьеров: ручей в углу поля — раз, столбы с ржавой проволокой с той стороны ручья — два, лес, и не маленький, — три, вторая живая изгородь — четыре и небольшой выпас — пять.

Он повернулся к Арриэтте.

— Правильно я говорю, дочка? — спросил он. — Ты же была на самом верху изгороди.

— Да, — подтвердила Арриэтта. — Только этот выпас — часть самой дороги, — вроде широкой обочины, поросшей травой.

— А, тогда все понятно!-торжествующе воскликнул Под и похлопал Хомили по спине. — Это общинный выгон. И кто-то привязал там осла. Что в этом плохого? Осел тебя не съест… и лошадь тоже.

— А собака съест, — сказала Хомили, — мы же слышали лай.

— Ну и что ж с того, что слышали? — сказал Под. — Слышали не в первый раз и не в последний. Когда я был молодым, в большом доме сеттеров было хоть пруд пруди, если можно так выразиться. Собак бояться нечего, с ними можно говорить.

Несколько минут Хомили сидела молча, катая зерно пшеницы взад и вперед по плоскому куску сланца, который служил им столом.

— Без толку… — сказала она наконец.

— Что — «без толку»? — спросил Под в тревоге.

— Жить так, как мы живем, — сказала Хомили. — Надо до зимы что-то придумать.

— Ну а разве мы не придумываем? — спросил Под. — Как это говорится в ее календаре? — Он кивнул на Арриэтту. — «Рим не сразу строился».

— Нам надо найти какое-нибудь человеческое обиталище, — продолжала Хомили, — вот что нам надо. Место, где есть огонь и добыча, и настоящая крыша над головой. — Она приостановилась. — Иначе, — продолжала она непреклонным тоном, — нам придется вернуться домой.

Под и Арриэтта глядели на нее, разинув рты.

— Что нам придется сделать? — еле слышно произнес Под, когда к нему наконец вернулся дар речи, Арриэтта горестно прошептала:

— О, мама…

— Ты слышал, что я сказала. Под, — проговорила Хомили. — Все эти ягоды шиповника да боярышника, и водяной кресс, и собаки, которые лают под самым боком, и лисицы в барсучьей норе, и подсматривание по ночам, и воровство… А на чем тут готовить? Понимаете, о чем я говорю? Если мы вернемся обратно в большой дом, мы быстро устроимся под кухней, поставим перегородки и заживем, как жили. Один раз мы это сделали — тогда, когда лопнул кипятильник, — сделаем и второй.

Под глядел на нее, не сводя глаз, и когда он заговорил, голос его был необычайно серьезен.

— Ты сама не знаешь, что ты толкуешь, Хомили; И не в том дело, что человеки поджидают нас, что у них там кот, поставлены мышеловки, насыпан яд, и все такое, а в том, что добывайки никогда не возвращаются, Хомили, если уж им приходится уйти. У нас нет дома, с этим покончено, и покончено навсегда. Нравится это нам или нет, мы должны идти вперед. Понимаете, что я хочу сказать?

Хомили ничего не ответила, и Под обернулся к Арриэтте.

— Я не говорю, что нам легко, конечно, перед нами стоят трудности… мы в трудном положении… более трудном, чем мне хотелось бы признать. Если мы не будем держаться вместе, — мы пропали, — понимаешь? И это будет конец — как ты однажды сказала — конец всем добывайкам! Чтобы я больше не слышал ни звука ни от одной из вас — ни от тебя, ни от твоей матери, — он слегка повысил голос, подчеркивая каждое слово, — о возвращении куда бы то ни было, не говоря уж о подполье.

С минуту они молча глядели на него. Под еще ни разу так с ними не говорил.

— Вы поняли? — сурово повторил он.

— Да, папа, — шепнула Арриэтта, а Хомили кивнула, стараясь проглотить комок в горле.

— Ну и прекрасно, — сказал Под, и голос его зазвучал куда мягче. — Как говорится в твоем календаре, Арриэтта, «умный понимает с полуслова»… А теперь давайте-ка мне конские волосы, — продолжал он веселей. — Денек выдался хороший. Пока вы убираете после завтрака и моете посуду, я возьмусь за рыболовную сеть. Как вы на это смотрите?

Хомили снова кивнула. Она даже не спросила его (что не преминула бы сделать при других обстоятельствах), как, поймав рыбу, он предполагает ее зажарить или сварить.

— Тут кругом полно прекрасной сухой коры, — сказал Под. — Нет ничего лучше для поплавков.

Как ни искусно умел Под завязывать узлы, ему пришлось порядочно повозиться с волосами: они пружинили и выскакивали из ушка иголки. Но когда с уборкой было покончено и Арриэтту послали на ручеек с двумя мешками: простым — для коры, провощенным — для воды, Хомили пришла на помощь Поду, и вместе они сплели сеть наподобие паутины, благо Хомили умела вязать кружева.

— Что это еще за Спиллер? — с беспокойством спросил Под через некоторое время, сидя возле Хомили и глядя, как ее пальцы легко завязывают узлы.

Хомили фыркнула.

— Не говори со мной о нем, — сказала она, не отрываясь от работы.

— Он — добывайка или кто? — спросил Под.

— Не знаю! — вскричала Хомили. — Мало того, не хочу и знать. Кинул в меня жука, вот все, что я знаю. И украл шляпную булавку и половинку ножниц.

— Ты уверена в этом? — спросил Под, повышая голос.

— Как в том, что сижу сейчас здесь. Ты бы на него посмотрел!