Якоб Гримм - Полное собрание сказок и легенд в одном томе

Конь королевны звался Фалада и умел говорить.

Когда настал час разлуки, мать-королева пошла в свою опочивальню, взяла ножичек и порезала им пальцы, так что кровь из них закапала; на пальцы она наложила тряпочку, накапала на нее три капли крови, отдала дочке и сказала: «Милое дитятко, прибереги эти капли моей крови; они тебе в дороге пригодятся».

Так и распрощались они со слезами; тряпочку королевна спрятала к себе за пазуху, села на коня и пустилась в путь к своему жениху.

После часового переезда королевне очень захотелось пить, и она сказала своей камеристке: «Сойди с коня и зачерпни мне воды из ручья в тот кубок, который ты для меня захватила, мне очень пить хочется». — «Коли вам пить хочется, — отвечала камеристка, — так вы можете сами сойти с коня, приклониться к воде и пить, а я вам служанкой не намерена быть».

Королевну так мучила жажда, что она сошла с коня, приклонилась к воде ручья и стала пить, и не смела золотым кубком воды зачерпнуть.

Невольно вырвалось у нее восклицание: «Ах, Боже мой!» — а три капельки крови отвечали ей: «Кабы знала это твоя матушка, у ней сердце в груди разорвалось бы!»

Но королевна только запечалилась, не сказала ни слова и снова села на коня.

Так проехали они еще много верст; а день был жаркий, солнце палило, и вскоре жажда стала снова мучить королевну. Проезжая мимо реки, она еще раз позвала камеристку и сказала: «Сойди с коня и дай мне напиться из моего золотого кубка». Она уж на нее сердиться и не думала.

Но камеристка отвечала ей еще горделивее: «Коли хотите пить, ступайте и пейте, а я вашей служанкой быть не намерена».

Тогда сошла королевна с коня от великой жажды, приникла к текучей воде, заплакала и сказала: «Ах, Боже мой!» — а три капельки крови ей опять отвечали: «Кабы знала твоя матушка, у ней сердце в груди разорвалось бы!»

И между тем, как она жадно пила и к воде наклонялась, выпала у нее из-за пазухи в воду тряпочка с тремя капельками крови и понесло ее водою по течению, и она того в волнении своем не приметила…

А камеристка-то это видела и радовалась тому, что она теперь получила власть над королевной: лишившись трех капелек материнской крови, та становилась совсем слабою и беспомощною.

Когда она, вернувшись от реки, хотела опять сесть на своего коня, который звался Фалада, камеристка сказала ей: «На Фаладе следует мне ехать, а тебе на моей кляче», — и королевна должна была на это согласиться.

Затем камеристка приказала ей очень грубо, чтобы она сняла с себя королевское платье и надела ее, простое, и сверх того под открытым небом должна была поклясться, что она никому при королевском дворе ни слова не скажет о том, что они платьями обменялись; а если бы она не дала этой клятвы, то камеристка грозилась ее на месте убить. Но Фалада все это видел и все примечал.

И вот камеристка села верхом на Фаладу, а настоящая невеста на ее плохого коня, и так поехали они далее, до самых ворот королевского замка.

Там очень обрадовались их прибытию, королевич выбежал им навстречу, помог камеристке слезть с коня и вообразил себе, что она-то и предназначена ему в супруги.

Он повел ее вверх по лестнице в замок, а настоящая-то королевна должна была внизу дожидаться. Старый король тем временем смотрел из окошка во двор и заметил, какая она была тонкая, нежная и красивая; тотчас пошел он к невесте и спросил ее, что за особа с ней приехала и там во дворе осталась и кто она такова. «Я ее с собой на дороге прихватила, чтобы не одной мне ехать; дайте ей какую-нибудь работу, чтобы она не оставалась без дела».

Но у старого короля не было для нее работы, и он сказал только: «Есть у меня маленький мальчишечка, что гусей пасет, вот пусть тому помогает».

Мальчика того звали Кюрдхен, ему-то и должна была настоящая невеста помочь гусей пасти.

Вскоре после того ложная невеста стала говорить, молодому королю: «Милый мой супруг, прошу вас сделать мне маленькое одолжение». — «С удовольствием», — отвечал он. «Так вот, прикажите позвать живодера и отрубить голову тому коню, на котором я сюда ехала, потому что он мне очень досадил по пути сюда».

Так говорила она нарочно, а собственно-то говоря, опасалась того, что эта лошадь могла бы рассказать, как она обращалась в дороге с королевной.

Дошел и до настоящей королевны слух о том, что верный Фалада должен умереть, и вот она тайно обещала живодеру дать червонец, если тот ей окажет маленькую услугу.

В королевском городе были большие мрачные ворота, через которые она ввечеру и поутру должна была прогонять гусей. Вот под этими воротами она и просила живодера прибить голову Фалады ей на память. Так и пообещал ей живодеров помощник, отрубил верному коню голову и прибил гвоздем под мрачными воротами.

Рано утром, когда она с Кюрдхеном прогоняла гусей под воротами, она сказала мимоходом:

— а голова ей отвечала:

Так и прошли они далее за город, и пригнали гусей на пастбище. Придя на лужок, присела она на травку, распустила свою косу, а коса у ней блестела как золото, и Кюрдхен это увидел, и очень ему понравился блеск ее волос, и он захотел парочку их у королевны из косы вырвать.

Тогда она проговорила:

И налетел вдруг такой сильный ветер, что сдул с Кюрдхена его колпачок, погнал его вдаль, и мальчик вынужден был за тем колпачком бежать.

Пока он вернулся, королевна расчесала и прибрала свои волосы, и мальчику не досталось ни одного ее волоска. Тогда мальчик рассердился на нее и не стал с нею говорить; и так пасли они гусей до самого вечера, а затем отправились домой.

На другое утро, проходя под мрачными воротами, королевна сказала:

— а Фалада отвечал ей:

А придя на пастбище, села она опять на лужок и опять стала расчесывать свои волосы, и Кюрдхен стал опять за нею бегать и хотел ее ухватить за волосы; но она проговорила:

И налетел ветер, и сорвал с головы у мальчика его колпачок, и пришлось ему долго за ним бегать, а когда он вернулся, она уж давно прибрала свои волосы, и он ни одного волоска от нее добыть не мог; и опять они пасли своих гусей до вечера.

Под вечер, однако же, когда они гусей пригнали, Кюрдхен пошел к старому королю и сказал: «С этой девушкой я не хочу больше гусей пасти». — «А почему бы так?» — спросил король. «Да она мне целый день досаждает».