Карло Коллоди - Приключения Пиноккио (с иллюстрациями)

– Ох! Как вежливо вы преподносите людям свои подарки, мастер Антонио! Вы меня, кажется, сделали калекой на всю жизнь.

– Клянусь вам, это не я!

– Значит, я?

– Виновато это дерево.

– Это я и сам знаю, но ведь вы уронили мне его на ноги.

– Я не ронял!

– Обманщик!

– Джеппетто, не оскорбляйте меня, иначе я назову вас Кукурузной лепёшкой!

– Осел!

– Кукурузная лепёшка!

– Корова!

– Кукурузная лепёшка!

– Глупая обезьяна!

– Кукурузная лепёшка!

Когда Джеппетто в третий раз услышал, что его обозвали Кукурузной лепёшкой, он потерял последние крохи разума, бросился на столяра, и оба начали снова тузить друг друга.

После потасовки нос мастера Антонио имел на две царапины больше, а куртка его друга – на две пуговицы меньше.

Когда они таким образом свели свои счёты, оба опять пожали друг другу руки и поклялись быть добрыми друзьями на всю жизнь.

Затем Джеппетто взял шальное полено под мышку и, прихрамывая, отправился домой.

Все жилище Джеппетто состояло из маленькой подвальной каморки; её единственное окно выходило под лестницу. Обстановка не могла быть скромнее: шатающийся стул, прохудившаяся кровать и старый колченогий стол. У стены виднелся крохотный камин, в котором горел огонь. Но огонь был нарисованный, висевший над ним котелок – тоже нарисованный; он весело кипел и выпускал целое облако пара, и все было в точности как настоящее.

Как только Джеппетто пришёл домой, он без промедления взял свой инструмент и начал вырезать деревянного человечка.

«Какое имя я дам ему? – задумался Джеппетто. – Назову-ка его Пиноккио. Это имя принесёт ему счастье. Когда-то я знал целую семью Пинокки: отца звали Пиноккио, мать – Пиноккия, детей – Пинокки, и все чувствовали себя отлично. Самый богатый из них кормился подаянием».

Найдя имя для своего деревянного человечка, он стал прилежно работать. Сначала он сделал ему волосы, потом лоб и наконец глаза.

Когда глаза были готовы, он заметил – представьте себе его удивление! – что они моргают и в упор глядят на него. Уловив пристальный взгляд деревянных глаз, Джеппетто почувствовал себя не в своей тарелке и сказал с досадой:

– Глупые деревянные глаза, чего вы на меня вытаращились?

Но никто ему не ответил.

Покончив с глазами, он сделал нос. Как только нос был готов, он начал расти и рос и рос, пока за несколько минут не стал таким носищем, что просто конца-краю ему не было.

Бедный Джеппетто старался укоротить его, но, чем больше он его обрезал, отрезал и вырезал, тем длиннее становился нахальный нос.

Оставив нос в покое, он принялся за рот.

Рот был ещё не вполне готов, а уже начал смеяться и корчить насмешливые рожи.

– Перестань смеяться! – сказал Джеппетто раздражённо.

Но с таким же успехом он мог обратиться к стене.

– Я ещё раз тебе говорю, перестань смеяться! – вскричал Джеппетто сердито.

Рот сразу же перестал смеяться, зато высунул длиннющий язык.

Джеппетто, не желая портить себе настроение, перестал обращать внимание на все эти странности и продолжал работать. Вслед за ртом он сделал подбородок, затем шею, плечи, туловище и руки.

Как только руки были закончены, Джеппетто сразу же почувствовал, что кто-то стянул у него с головы парик. Он взглянул вверх – и что же увидел? Деревянный Человечек держал его жёлтый парик в руках.

– Пиноккио! Ты немедленно вернёшь мне мой парик, или…

Вместо того чтобы вернуть парик старику, Пиноккио напялил его себе на голову, причём чуть не задохнулся под ним.

Бесстыдное и наглое поведение Пиноккио навеяло на Джеппетто такую грусть, какой он не испытывал за всю свою жизнь, и он сказал:

– Ты, безобразник, ты ещё не совсем готов, а уже проявляешь неуважение к своему отцу. Худо, дитя моё, очень худо!

И он вытер слезу.

Теперь следовало вырезать ещё ноги. И лишь только Джеппетто сделал их, как тотчас же получил пинок по носу.

«Я сам во всем виноват, – вздохнул он про себя. – Надо было раньше все предвидеть, теперь уже слишком поздно».

Затем он взял Деревянного Человечка под мышки и поставил на землю, чтобы Пиноккио научился ходить.

Но у Пиноккио были ещё совсем негнущиеся, неуклюжие ноги, и он еле двигался. Тогда Джеппетто взял его за руку и стал учить, как надо переступать ногами.

Ноги постепенно расходились. Пиноккио начал двигаться свободнее и через несколько минут уже самостоятельно ходил по комнате. В конце концов он переступил порог, выскочил на середину улицы – и поминай как звали.

Бедный Джеппетто побежал следом, но не мог его догнать: этот плут Пиноккио делал прыжки не хуже зайца и так стучал при этом своими деревянными ногами по торцовой мостовой, как двадцать пар крестьянских деревянных башмаков.

– Держи его! Держи! – кричал Джеппетто.

Однако прохожие при виде Деревянного Человечка, бегущего, как гончая собака, замирали, глазели на него и хохотали, так хохотали, что невозможно описать.

К счастью, появился полицейский. Он подумал, что не иначе как жеребёнок убежал от своего хозяина. И он встал, мужественный и коренастый, посреди улицы, твёрдо решившись схватить лошадку и не допустить до беды.

Пиноккио уже издали заметил, что полицейский преградил ему путь, и хотел проскользнуть у него между ног. Но его постигла плачевная неудача.

Полицейский ловким движением ухватил Пиноккио за нос (а это был, как известно, необыкновенно длинный нос, будто для того только и созданный, чтобы полицейские за него хватались) и передал его в руки Джеппетто. Старику не терпелось тут же на месте надрать Пиноккио уши в наказание за бегство. Но представьте себе его изумление – он не мог обнаружить ни одного уха! Как вы думаете, почему? Да потому, что, увлёкшись работой, он позабыл сделать Деревянному Человечку уши.

Пришлось взять Пиноккио за шиворот и таким порядком повести его обратно домой. При этом Джеппетто твердил, угрожающе покачивая головой:

– Сейчас мы пойдём домой. А когда мы будем дома, я с тобой рассчитаюсь, будь уверен!

Услышав эту угрозу, Пиноккио лёг на землю – и ни с места. Подошли любопытные и бездельники, и вскоре собралась целая толпа.

Все говорили разное.

– Бедный Деревянный Человечек, – сочувствовали одни. – Он совершенно прав, что не хочет идти домой. Этот злодей Джеппетто задаст ему перцу.