Сельма Лагерлёф - Путешествие Нильса с дикими гусями

– Сис-сис-сис! Слышите, как чудесно? Сис-сис-сис!

Птица настолько отдалась пению, что, казалось, уже не видела и не слышала ничего вокруг. К ней присоединились глухари, рассевшиеся на нижних ветках. И вот уже все птицы последовали их примеру и принялись щёлкать, свистеть, токовать, а вскоре их восторг передался и остальным слушателям.

Заворожённо слушая птичьи трели, никто и не заметил, как одна лисица осторожно пробралась на холм, где расположились дикие гуси, и явно со злым умыслом.

Старая гусыня успела заметить врага и загоготала:

– Берегитесь, берегитесь!

Лисица же бросилась на гусыню и схватила за горло, но дикие гуси уже услышали крик предостережения и взмыли в небо, и тогда звери увидели лиса с задушенной гусыней в зубах. Это был Смирре.

Возмущению лесной братии не было предела: даже сородичи осудили Смирре, – и за нарушение мира в день игр лис был приговорён к суровому наказанию – изгнанию с Куллаберга. К тому же в назидание остальным вожак лисьей стаи откусил ему кончик правого уха. Молодые лисы, почуяв кровь, стали злобно бросаться на Смирре, и рыжему разбойнику пришлось удариться в позорное бегство.

Когда все успокоились, а лесные птицы закончили своё выступление, на площадку вышли олени и устроили боевые игры. Несколько пар боролись одновременно, бросаясь друг на друга и ударяясь ветвистыми рогами, – только камни летели из-под их копыт, пар клубился из ноздрей, а из горла вырывался грозный рёв.

Наблюдая за оленьей схваткой, остальные животные наполнялись дерзкой силой, ощущали себя смелыми и энергичными, возродившимися с приходом весны. Хорошо, что схватка оленей вовремя закончилась, не то на площадке завязалась бы отчаянная драка, поскольку и у других животных появилось желание показать свою силу и отвагу.

Разгорячённые олени вернулись на место, и над площадкой пронеслось:

– Теперь черёд журавлей!

И вот, словно окутанные дымкой, со скалистого пригорка на пустошь двинулись серые длинноногие птицы с гибкими шеями и маленькими головками, увенчанными красными хохолками. Вскинув крылья, они будто сколь-зили по воздуху с невероятной быстротой, и казалось, что это серые тени затеяли игру, за которой едва удавалось уследить взглядом. Их танец очаровал всех собравшихся, а те, кто прежде не бывал на Куллаберге, поняли, почему это действо на горе названо журавлиным танцем. Этот танец был венцом весеннего праздника и пробуждал в зрителях благородные стремления. Никто уже и не помышлял о том, чтобы драться, зато все – и крылатые, и бескрылые – испытывали желание оторваться от земли и подняться ввысь, до самых облаков, преодолевая тяжесть собственного тела, и увидеть наконец, что же там, наверху.

Такую жажду к недостижимому звери остро чувствовали лишь раз в году, именно в этот день, когда видели большой журавлиный танец.

Сумерки опустились на гору Куллаберг. Праздник закончился, и все звери и птицы покинули место весеннего торжества, отправившись восвояси.

День, когда гуси пустились дальше на север, выдался дождливым, и Нильс на спине Мартина промок и озяб.

Небо подёрнулось серой пеленой, а солнце так далеко спряталось, что его и вовсе не было видно. Дождь был настолько сильным, что гусей не спасали даже покрытые жиром перья.

Нильс совсем замёрз, пока они летели, но мужества не терял, а вечером, когда стая опустилась на землю у болота, забрался под крыло к Мартину и, стуча зубами от холода, подумал, как было бы здорово оказаться сейчас дома.

«Вот если б хоть на часок к огню, погреться, обсохнуть, что-нибудь перекусить, а с восходом солнца можно и обратно».

Он осторожно выполз из-под крыла – ни Мартин, ни другие гуси не проснулись – и двинулся вперёд, к огням, видневшимся вдалеке.

Вскоре мальчик вышел на большую дорогу, обсаженную деревьями, которая привела его к селению. По обе стороны улицы, на которой он оказался, стояли деревянные дома с резными фронтонами и цветными стёклами.

«Интересно, меня впустят, если постучаться в дом? – подумал Нильс и уже поднял было руку, но передумал: – Пожалуй, сначала пройдусь по деревне, а уж потом попрошусь к кому-нибудь на ночлег».

Но чем дальше он шёл, заглядываясь на освещённые окна и прислушиваясь к оживлённым голосам в домах, тем больше его охватывали сомнения. Он уже не считал возможным просить приюта, только теперь Нильс Хольгерссон окончательно понял, чего лишился, превратившись в гнома. Он не мог показаться людям таким. Но как же снова стать человеком? Он отдал бы всё на свете, чтобы это узнать.

В доме с тёмными окнами он забрался на крыльцо и погрузился в грустные размышления, как вдруг услышал шелест крыльев – это большая болотная сова пролетела над головой и села на ближайшее дерево.

– Чивитт, чивитт! Ты уже вернулась, болотная сова? Как тебе жилось в чужих краях? – раздалось откуда-то сверху.

– Спасибо, лесная сова, недурно. А как вы здесь жили? Что у вас тут новенького?

– Есть одна новость. В Сконе один мальчик превратился в гнома и сделался маленьким, как белочка, а потом он с домашним гусем улетел в Лапландию.

– Удивительное дело! Удивительное дело! Что же, он теперь никогда не сможет опять стать человеком? Ах, бедняга!

– Это тайна, болотная сова, но я тебе её открою. Гном сказал, что если мальчик будет оберегать домашнего гуся и гусь благополучно возвратится домой…

– И что, лесная сова? Что? Скажи!

– Полетим на колокольню! Там я тебе всё расскажу. Боюсь, что здесь нас может кто-нибудь услышать.

И совы улетели, а Нильс от радости подбросил свой колпачок в воздух.

– Значит, если буду беречь гуся и он благополучно вернётся домой, то я стану человеком! Ура! Ура! Я снова смогу стать человеком!

И Нильс со всех ног побежал обратно к диким гусям.

Случилось так, что лис Смирре снова встретился со стаей Акки Кебнекайсе. Пути их пересеклись у реки Роннебю. В ту пору Смирре, рыскавший в лесу в поисках добычи, увидел в воздухе диких гусей, а среди них и белого гусака. Лис сразу понял, что это за стая, и не столько голод, сколько старые обиды погнали его за гусями.