Александр Шаров - Кукушонок, принц с нашего двора [Сборник]

— И вовсе это не сказка, — сказал он, раскрыв большие зелёные, как у матери, глаза, когда выслушал всё до конца. — Вот я не уснул, и не усну, и никогда не буду спать.

Глаза у него всё-таки слипались понемногу, так что я не очень испугался.

— Почему это не сказка? — спросил я.

— В сказке всегда всё кончается хорошо, — ответил он.

— И тут всё кончилось хорошо… Почти всё, — сказал я. — Ведь Бабушка Черепаха жива, а это самое главное. И для неё внук всё тот же Мальчик Одуванчик. Видит она плохо, потому что она совсем старенькая. Но помнит хорошо.

— А… ключики… всё-таки… сломались… — сказал мой мальчик.

— Ну и что ж. Зато ты будешь умнее; ведь и тебя скоро позовут гномы.

Он не ответил. Он крепко спал.

Я вышел в сад. Прилетели грачи и хлопотали, устраиваясь в старых гнёздах.

«Ты-то не сломаешь ключи? — мысленно спрашивал я своего мальчика. — Ведь если сохранить ключи, остальное — пусть не сразу, не легко, — в конце концов, наладится… Ты-то не сломаешь ключи?»

…Когда слушаешь грачей, кажется, будто они ссорятся, но просто у них такие громкие голоса, а говорят они о самых обыкновенных вещах.

Вот и тогда, тем вечером, когда я вышел в сад, одна грачиха жаловалась:

— Гнездо за зиму совсем прохудилось. Но видишь, какую я нашла толстую хорошую ветку. Дай бог долететь с нею; стара я становлюсь, стара!

А молодая грачиха отвечала:

— Мне попалось чудесное пушистое гусиное перо. Говорят, в старину такими перьями люди писали сказки для своих птенцов. Грачонку, когда он появится на свет, будет хорошо спаться на постели из перьев, и ему будут сниться хорошие сны.

Только птица сказала это, я перестал слышать грачиный грай и шум весеннего ветра.

Издалека донеслась песня гномов:

«Гномы зовут моего мальчика, — со страхом и радостью, со щемящей тревогой в сердце подумал я. — Каким-то он вернётся домой?»

Я подумал это, а мой мальчик уже вышел на крыльцо: умытый, хотя он обычно не очень любил мыться, и одетый в дорогу.

— Пора? — спросил он и взглянул на меня.

Я подумал: «Хорошо, что у тебя глаза зелёные, как у матери, и правдивые, как у матери, и добрые. И хорошо всё-таки, что ты услышал эту сказку о трёх ключиках; сказка не оттягивает плечи в дороге».

— Пора?! — второй раз нетерпеливо спросил мальчик.

Я смотрел на него, запоминая, запоминая — каким он начинает свой путь.

И неясно вспоминал свой собственный путь, уже близкий к концу.

— Ох, наконец-то я дотащила эту огромную ветку, — хрипло сказала старая грачиха. — Думала, вот-вот сердце разорвётся. Славная крыша будет у гнезда.

— Чудесная кроватка получилась из гусиного пера! — откликнулась молодая грачиха. — Осталось снести яйцо и высидеть первенца, только и всего.

…А мы, я с моим мальчиком, вышли из сада через калитку в поле.

Вдалеке виднелась поляна, где среди травинок и цветов и на ветвях деревьев горели сотни разноцветных светляков. Гномы били по наковальням: динь-дили-динь-динь, бим-бом-бим, бам-бамм-баммм — и пели вечную песенку:

«Всё ли я тебе успел рассказать?» — думал я, едва поспевая за моим мальчиком, который вприпрыжку бежал по тропинке через поле.

Бывает и так! Очень часто бывает!

А гномы пели своё.

И мальчик прислушивался к одной лишь песне гномов. Каким-то ты вернёшься домой, мой мальчик?!

Приключения Еженьки и других нарисованных человечков

Далеко-далеко, за морями, за лесами и ещё за высокой горой, в маленьком городе на опушке бора жили два брата художника.

Младшего брата звали Добрый Художник.

А старшего — Злой.

Провёл старший брат чёрной-пречёрной краской черту. — Всё, что по эту сторону, моё! — сказал он младшему.

Видишь: ему досталась большая половина комнаты.

И большая половина окна!

И большая половина леса, который виден в окно!

И большая половина звёздочек, которые горят над лесом!

Стал Добрый Художник рисовать на листе бумаги картинки и буквы для азбуки: «А»… «Б»… «В»… Поглядел, а часть листа попала за чёрную черту к Злому брату.

Плохо, да что поделаешь!..

Работает Добрый Художник, рисует.

К вечеру холодно ему стало, руки совсем замерзают.

Пошёл он в дремучий лес — хворосту набрать и печку протопить.

Идёт он чащобой. Деревья трещат от мороза.

Темно.

Холодно.

Страшно.

Идёт он, идёт и вдруг слышит дрожащий голосок:

— Простите, пожалуйста, но я зз… а… мм… е… рр… ззз… аю…

Оглянулся Добрый Художник, а в сугробе под ёлочкой Ёжик.

Плохо бедняге: шубка заледенела, щёки побелели от мороза.

Ёжик-Ежище — Чёрный носище… Знаете, когда Ёж возвращается из лесу в нору, он снимает колючую шубку, вешает её на гвоздик и надевает мягкую пижаму.

И когда Ежата возвращаются из леса в нору, они тоже снимают колючие шубки и надевают мягкие пижамы.

Но когда Ёж выходит из норы в лес, он никогда не забывает снять пижаму и надеть колючую шубу.

И Ежата тоже никогда не забывают. Колючки защитят и от лисы и от волка!

А от мороза трескучего? От ветра ледяного?

Нет, от мороза и ветра они не защитят!

…Пожалел Добрый Художник Ёжика и положил за пазуху: пусть бедняга отогреется.

Положил он его на грудь и укололся больно-пребольно.

И сразу почувствовал: что-то странное творится кругом.

Будто бы он спит, но с открытыми глазами.

И будто бы тепло стало в лесу.

Ели и сосны стряхнули снег, похлопали мохнатыми лапами, взялись за руки, окружили Художника, ведут хоровод, и маленькая ёлочка тихо приговаривает:

— Не бойся. Ничего страшного не случилось.

— Ничего не бойся! — вслед за ёлочкой повторяет мудрый старый пень в белой высокой шапке. — Просто-напросто ты стал Волшебником. Так бывает с каждым, кто в зимнюю стужу, в морозную ночь повстречает Ежа-Ежище — Чёрный носище и согреет его.