Яльмар Бергман - Сказки скандинавских писателей

Тогда Маттиас взял Анну за руку, и они прошли в ворота.

И видят вдруг брат с сестрой — на березе, покрытой мелкими зелеными кудрявыми листочками, сидит алая птичка. И они мигом поняли — кругом весна: тысячи крохотных пташек поют на деревьях, ликуют, ручьи весенние журчат, цветы весенние пестреют, на зеленой поляне дети играют. Да, да, детей там было видимо-невидимо. Берестяные лодочки вырезают, а после пускают их плавать в ручьи и канавы, дудочки мастерят и на них играют. Вот и кажется, будто скворцы весной поют. А одеты дети в алые, лазоревые да белые платья. И кажется, будто это тоже весенние цветы в зеленой траве пестреют.

— Дети эти, верно, и не знают, что на свете водятся серые мыши-полёвки, — печально сказала Анна.

И видит она тут: на Маттиасе платье — алое, да и на ней самой — тоже! Нет, больше они не серые, будто мыши-полёвки на скотном дворе!

— Да, таких диковин со мной в жизни не случалось, — сказала Анна. — Куда это мы попали?

— В Солнечную Поляну, — ответили им дети; они играли рядом, на берегу ручья.

— В Солнечной Поляне мы жили раньше, до того, как поселились у хозяина Торфяного Болота, — сказал Маттиас. — Только в нашей Солнечной Поляне все иначе было.

Тут дети засмеялись и говорят:

— Верно, то была другая Солнечная Поляна, не волшебная.

И позвали они Маттиаса и Анну с ними играть. Вырезал тогда Маттиас берестяную лодочку, алое же перышко, что птичка потеряла, Анна вместо паруса поставила. И пустили брат с сестрой лодочку в ручей. Поплыла она вперед — самая веселая среди других лодочек. Алый парус пламенем горит. Смастерили Маттиас с Анной и водяное колесо: как зажужжит, как закружится оно на солнце! Чего только не делали брат с сестрой, даже босиком по мягкому, песчаному дну ручья бегали.

— По душе мне мягкий песок и шелковистая травка, — сказала Анна.

И слышат они вдруг, как кто-то кричит:

— Сюда, сюда, детки мои!

Маттиас с Анной так и замерли у своего водяного колеса.

— Кто это кричит? — спросила Анна.

— Наша матушка, — ответили дети. — Она зовет нас к себе.

— Но нас с Анной она, верно, не зовет?! — сказал Маттиас.

— И вас тоже зовет, — ответили дети. — Она ведь мать всем детям.

Тут Маттиас и Анна пошли с другими детьми по поляне к маленькому домику, где жила Мама. Сразу видно, что это была Мама. Глаза у неё были материнские и руки тоже — материнские. А глаза её и руки ласкали всех детей, те вокруг неё так и толпились.

Мама испекла им пряники и хлеб, сбила масло и сварила сыр. Дети уселись в траву и наелись досыта.

— Лучше этого я ничего в своей жизни не едала, — сказала Анна.

Тут вдруг Маттиас побледнел и говорит:

— Упаси нас бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси нас бог коров оставить недоенными!

Вспомнили тут Маттиас с Анной, как далеко они от Торфяного Болота зашли, и заторопились в обратный путь.

Поблагодарили они за угощение, а Мама их по щеке погладила и молвила:

— Приходите скорее опять!

— Приходите скорее опять! — повторили за ней все дети.

Проводили они Маттиаса с Анной до ворот. А ворота по-прежнему приотворены.

Смотрят Маттиас с Анной, а за стеной снежные сугробы лежат!

— Почему не заперты ворота? — спросила Анна, — Ведь ветер может нанести в Солнечную Поляну снег.

— Если ворота закрыть, их никогда уже больше не отворить, — ответили дети.

— Никогда? — переспросил Маттиас.

— Да, больше никогда, никогда! — повторили дети.

А на березе, покрытой мелкими кудрявыми зелеными листочками, которые благоухали так, как благоухает березовая листва весной, по-прежнему сидела алая птичка. За воротами же лежал глубокий снег и темнел замерзший студеный сумеречный зимний лес.

Тогда Маттиас взял Анну за руку, и они выбежали за ворота. И тут вдруг стало им до того холодно и голодно. Казалось, будто никогда у них ни пряников, ни кусочка хлеба во рту не было. Алая же птичка летела всё вперёд и вперед и показывала им дорогу. Однако в зимней сумеречной мгле она не казалась больше такой алой. И одежда детей не была больше алой: серым был платок на плечах у Анны, серой была старая сермяжная куртка Маттиаса; она ему досталась от хозяина Торфяного Болота.

Добрались они под конец на хутор и стали быстрее коров доить да в хлеву на скотном дворе чистить.

Вечером пришли дети на поварню, а хозяин и говорит:

— Хорошо, что школа эта не на веки вечные.

Маттиас же с Анной долго сидели в тот вечер в углу темной поварни и все о Солнечной Поляне толковали.

Так и шла своим чередом их серая, мышиная жизнь на скотном дворе хозяина Торфяного Болота. Но всякий день шли они в школу, и всякий день в снегу на лесной дороге их алая птичка поджидала. И уводила она Маттиаса с Анной в Солнечную Поляну.

Они пускали там в канавах берестяные лодочки, мастерили дудочки и строили игрушечные шалаши на склонах холмов. И всякий день кормила их Мама досыта.

— Не будь Солнечной Поляны, недолго бы мне на свете жить! — говорила Анна.

Однажды вечером пришли они на поварню, а хозяин и говорит:

— Хорошо, что школа эта не на веки вечные. Ничего, насидитесь еще на скотном дворе!

Глянули тогда Маттиас с Анной друг на друга и побледнели.

Но вот настал последний день: последний день школы и последний — Солнечной Поляны.

— Упаси вас бог к сроку не вернуться! Упаси вас бог оставить коров недоенными! — повторил в последний день хозяин Торфяного Болота те же самые слова, что говорил и раньше.

В последний раз сидели Маттиас и Анна с детьми вокруг очага — буквы складывали. В последний раз поели они свою холодную картошку и лишь улыбнулись, когда Йоель сказал:

— Ах вы, попрошайки, никак вы еды в глаза не видали?

А улыбнулись они потому, что Солнечную Поляну вспомнили: скоро-скоро их там накормят досыта.

В последний раз пробежали они по лесной дороге, словно две маленькие мыши-полёвки. Стоял самый студеный зимний день, дыхание белым паром струилось у детей изо рта, а пальцы рук и ног сводило от холода.

Закуталась Анна поплотнее в платок и сказала:

— Мне холодно и голодно! Никогда в жизни не было мне так худо!

Стоял жгучий мороз, и дети так по алой птичке затосковали! Скорее бы она их в Солнечную Поляну отвела! А вот и птичка — алая на белом снегу. Такая яркая-преяркая!

Увидела её Анна, засмеялась от радости и сказала:

— Все-таки доведется мне напоследок в Солнечной Поляне побывать!

Близился к концу короткий зимний день, уже надвинулись сумерки, скоро-скоро наступит ночь. Но птичка, словно ярко-красный факел, летела меж ветвей и пела, да так, что тысячи снежных звездочек падали на землю в студеном примолкшем лесу… Было тихо, и слышалось лишь пение птички. Стояла такая ледяная стужа, что лес молчал: а шумливую песню сосен стужа заглушила.