Мила Рыжая - Жареные корки апельсина

Стояла тёмная ночь. Вьюга наворачивала круги меж скудных улиц, пытаясь ворваться внутрь деревянных домиков. Трубы печей дымили на луну. Одинокое чувство глубокой печали оставляло след в этой северной деревушке после каждого быстропроходящего лета.

И всё-таки…

В одном из домов случилось маленькое чудо. Открылись большие чёрные-чёрные глаза, они жадно охватывали происходящий вокруг них мир. Точнее, не мир, а маленькую комнатку с хрупким светом.

Это была девчонка с большими и ясными глазами, такая крохотная, что, наверное, даже уместилась бы маме в тёплые ладони. Но маме было плохо, она еле сдерживала свой тяжёлый хрипящий кашель, чтобы не спугнуть дитя.

9:38ч.

Следующим утром пришёл папа. А у папы были холодные глаза, будто кто-то посеял в них печаль и безнадёжность. Он прошёл угрюмой походкой в комнату и мельком бросил взгляд на малышку. Она улыбнулась ему так широко и светло, что ему почудилось, будто от глубокой ноющей раны оторвали бесполезный пластырь.

Тихо усевшись в кровать около своей жены, он молчал. Она молчала в ответ.

Вьюга за окном прекратилась ещё к утру. Вышло яркое солнце, и снег блестел от своей чистоты. В доме стояла тишина.

– Ты всё должна понимать. Мы не справимся.

– Я понимаю… Отдай её сегодня.

Мама

Простит ли она меня когда-нибудь? А может, она не будет знать, что была я? «Мы не справимся»… Я знаю и понимаю сама…

Впервые вижу его таким жалким и беспомощным, и мне даже противно. Он сидит чуть сгорбившись, тёмные волосы вьются крупными локонами и слегка прикрывают широкий лоб. Пальцы, обветренные до легкой корки с красноватыми ранками, сжимают конверт.

Никому не нужно пояснять, что в нём…

Внутри ещё еле живёт потухшая надежда – «мы справимся», но она разбивается о его настойчивое молчание.

Он уходит в кухню.

Я вспоминаю прошедшую весну, которая, наверное, станет последней для меня. Когда капало с крыш, и всё вокруг говорило о счастье, я узнала, что ношу под сердцем.

Радость и маленькая тревога «и что же будет» переполняли меня. Забегаю домой, пытаюсь сбить учащённое дыхание и смотрю в его глаза… Он всё понял. Обняв друг друга, словно теперь всё счастье мира в наших руках, мы ещё не понимали, что это мгновенье будет столь коротким.

Чуть позже у меня обнаружили туберкулёз. Земский врач давно не навещал меня. Потому что, во-первых, это опасно, а во-вторых, уже безнадёжно. Деревенские предусмотрительно обходят наш дом стороной.

Мне плохо, мужу немного легче, но… иногда, я думаю, ему даже хуже, чем мне, и он просто делает вид, что пока всё под контролем. Он сибирский мужчина, а это значит, что вряд ли я узнаю о его боли. А если об этом узнали бы деревенские мужики, а особенно их сварливые жёнушки, ему не разрешили бы чистить от снега лёд. Если будет так, то мы совсем останемся с носом.

Сердобольные дальние родственники готовы приютить малышку, но предупредили, что только сразу после рождения, чтобы не дай Бог не заразить её.

У меня нет сил плакать, мне хочется уснуть, уснуть навсегда. Я закрываю глаза и умираю медленно. Раз, два, три…

Она плачет.

А значит, мне надо привстать и успокоить, но сил нет совсем. Одеяло словно топит в своём плену, а болезнь крепко-крепко сжимает лёгкие, будто они зажаты в клетку. Я набираюсь сил и иду к колыбели пошатывающейся походкой. Дома пахнет настойками, и меня тошнит от этого едкого запаха.

Из кухни тихо-тихо слышится запах жареных корок апельсина.

Он жарит их, чтобы перебить въедливый запах лекарств. Муж любил Марию всем сердцем и даже больше. Но никто никогда не знал, что у него происходит в голове, какие мысли посещают этого сурового мужчину. И только поступки, мужские и иногда неловкие, говорили за него.

Безысходность положения, казалось, сломит его. Но он старался держаться из последних сил.

Апельсины были самым любимым и желанным лакомством его жены. Но достать их в сибирской деревушке не так-то просто, точнее, очень даже тяжело. И всё-таки были светлые дни, когда на их столе красовались рыжие апельсины. Больше всего Марии нравился запах. Ей казалось, что именно ими благоухают сады где-то на морском побережье.

Как и у всех, с любой готовкой в кухне в дом приходят тепло и уют. Кажется, что счастье совсем рядышком…

Малышка плачет настороженно, будто не хочет разочаровать свою маму. Мария прислоняет её к груди. В доме слышится только сладкое и жадное сосание материнского молока.

Покормив, она укладывает её в постель. Сердце щемит, но так будет правильно.

Большие и чёрные, как грустная ночь, глаза влюблённо обнимают маму. Она с какой-то маленькой детской печалью разрывает мамино сердце.

Безысходность, кажется, поглощает их. В комнату входит Павел. Он видит свою жену и обомлевши смотрит на неё сзади. Такая хрупкая и нежная, словно первая расцветшая весенняя веточка, она склоняется над своим дитя.

Муж подходит к ней и крепко обнимает со спины.

Кажется, он передумал…

В тот день они решили оставить дитя. Сердце не позволяло им поступить иначе, так сказать, справедливо.

Наверное, не всё то, что кажется справедливым, совершается правильно. В жизни бывает, что иногда безумные поступки имеют глубокие оправдания.

Удивительно, но хлопоты с дочерью будто отвлекли Марию от болезни. Она уже охотно принимала настойки, и, кажется, ситуация не казалась ей безнадёжной. Только маленькая мысль не давала ей покоя – лишь бы не заболела малышка.

Со временем кашель стал редким, но более тяжёлым. Её лучезарные глаза наполнись тихой тоской и маленьким счастьем. Её тело стало сухим и измождённым, длинные русые волосы остригли по макушку, чтобы было немного легче.

Вообще-то Мария имела завораживающий голос. Сейчас ей было трудно петь. Но поверьте, пела её душа от крохотного счастья…

Аннушка взяла от папы густые тёмные локоны, которые иногда мешали её глазам изучать такой интересный вокруг неё мир. Ей уже три, и она мечтает петь на сцене.

Она устраивала маме с папой домашние концерты. Голос был мамин, высокий и звонкий, проникающий прямо в сердце.

Устроившись к лежачей маме в тёплую постель, она жадно слушала мамины рассказы о далёких садах на морском побережье, где росли апельсины…