Мия Велизарова - Сказки на витражах

Звезды никак не хотели слушаться. Напрасно он уговаривал, просил, даже прикрикнул пару раз – те лишь на миг испуганно замерли, а затем снова рассыпались, устроив игру в чехарду.

Обычно стоило ему только взглянуть – и они послушно подлетали, ласкались к рукам. А сейчас капризничали, никак не хотели спускаться вниз.

Да и кто захочет?

Не ходи, – встречный ветер трепал волосы, наполнял белоснежные крылья – мягко, нежно нес его среди облаков, как ребенка. Притихшие звезды прятались в складках шелка, поглядывая на землю. Как она была прекрасна, укрытая предрассветной дымкой, разрумянившаяся со сна.

– Не ходи, не нужно, – дымка рассеивалась, показывались крыши домов. Кажется, люди умудрились застроить каждый клочок земли. Даже в самый яркий день их города казались темными и негостеприимными. Тяжелый смог висел над оживленными улицами. Хмурые озабоченные лица, резкие слова, вечное недовольство и непрекращающиеся страдания.

– Зачем ты помогаешь им? – шумели деревья. – Люди глупы и жадность их не знает границ. Подари ты им все звездное небо, они тебе даже слова не скажут.

– Они никогда не ценят того, что имеют, – вторили им морские волны, вздымая посеребренные гребни к самым облакам. – Остановись, не мучай себя!

Но ангел все равно летел. Каждое утро, с первыми лучами солнца, он летел к людям, рассыпая по пути пригоршни звезд. Отрада и утешение, сочувствие, поддержка.

Все пройдет, все наладится. Нужно только верить, и помощь придет.

Взрослые отмахивались от его слов, им было не до чудес. Дети смеялись и бежали следом, ловя на ладонь пушистый снег из его крыльев. И все же ангел не сдавался.

И мало-помалу, утомленные лица понемногу просветлялись. Все чаще люди отрывались от работы, разгибали натруженные спины и глядели в небо, будто вспоминая, кто они и зачем пришли. В глазах появлялась новая надежда. Редко, очень редко по губам скользила улыбка – и тут же пропадала. Но даже ради тени этой улыбки ангел был готов проделывать весь долгий путь и заглядывать в каждый дом.

Лишь бы звезды, которые он приносил, не исчезали, а продолжали сиять в человеческих сердцах.

Скрестив руки на груди, он долго стоял перед мольбертом. Пристально всматривался в пляшущие на холсте отблески свечи, словно садовник, что окидывает взглядом раскинувшийся перед ним ландшафт. Затем, не глядя, выхватил кисть – и широкий изумрудно-зеленый мазок протянулся наискосок через суровое полотно. За ним последовал другой, третий… Движения становились все увереннее, штрихи – тоньше.

Художник едва успевал смешивать краски, чтобы успеть передать то живое многоцветье, что до сих пор стояло у него перед глазами: серебристая рябь на воде, распущенные косы ив, легкие силуэты утопающих в зелени летних построек.

Кажется, кто-то его окликнул, даже грубо потряс за плечо. Но художник был настолько поглощен работой, что оставался глух ко всему вокруг. А между тем у него за спиной начала собираться толпа зевак. Кто-то с умным видом принимался трактовать каждый его жест. Кто-то без стеснения копался в красках, пытаясь разгадать секрет техники. Кто-то хвалил, не жалея слов, кто-то безжалостно критиковал. Но с каждым взмахом кисти картина становилась все живей, и тем громче становились восторженные возгласы толпы. Сама История приехала взглянуть на новый шедевр, сопровождаемая под руку строгим старичком в камзоле цвета времени. Картина еще не была закончена, а вокруг нее уже начала сплетаться рама из лозы человеческих судеб.

Но вот художник сделал последний штрих – и картину чуть ли не вырвали у него из рук, рассыпая по полу дифирамбы звенящих талеров. Впрочем, художник не услышал ни звона монет, ни оглушительных аплодисментов – ведь чтобы в полной мере овладеть своим искусством, он отдал собственный слух. Не зрение – иначе как бы он смог писать? – не проворную быстроту рук. Чтобы стать настоящим художником, он решил отдать духу живописи свой слух. И теперь стоял среди безмолвного водоворота толпы. Стоял перед новым пустым полотном.

Шаг, другой… От внезапно налетевшего порыва ветра она покачнулась, с трудом удержавшись на небольшом выступе. Чуть постояла, пытаясь отдышаться. Бисеринки пота блестят на лбу, грудь ходит ходуном. Страшно. Она совсем одна. Одна-одинешенька над распахнутым зевом пропасти. Стоит оступиться – и все. Никто не услышит. Только гулкое эхо насмешливо передразнивает, стоит случайно воскликнуть.

Нет, она не сдастся.

Закусив губу, девушка подбирает шелковые юбки и начинает танцевать снова. Внизу, в тумане, бездна терпеливо ждет, выставив из пелены острые обломки зубов. Совсем как то чудище, перед которым ей приходилось танцевать каждый вечер. Безжалостный многоликий дракон, готовый освистать малейшую ошибку, каждый неверный шаг.

Каждое утро она упорно приходила на этот утес. И кружилась по нескольку часов подряд, напевая незамысловатый мотив. Она танцевала, не подозревая, что с каждым ее жестом холодные камни вокруг начинают понемногу теплеть. Чей-то внимательный взгляд из-под тяжелых век с надеждой высматривал на тропе ее хрупкий силуэт. Огромные ладони бережно считали шаги, не давая приблизиться слишком близко к опасному краю. Нарушив свой многовековой сон, окаменевший тролль каждое утро терпеливо ждал. Ждал, когда же она придет. И в его руках снова расцветет диковинный цветок нежно-алого шелка.

Что бы ему приготовить сегодня?

Повар задумчиво листал свою поваренную книгу. Все страницы в ней были испещрены записями, кое-где листы слиплись, забрызганные сладкой патокой или джемом. Каждый рецепт он знал наизусть, ведь он занимается готовкой всю жизнь. И все равно, перечитывая старые записи, каждый раз умудрялся найти новое сочетание.

– Что же это будет?

Повар задумчиво оглядел кухню, взял со стола любимую поварешку, подышал на нее и принялся до блеска натирать своим фартуком – это помогало ему настроиться на нужный лад.

– Что-нибудь новенькое, совсем-совсем необычное…

Вот так, каждый день для него начинался с поиска нового рецепта. Вчера это был рулет с воздушным кремом. Таким воздушным, что кусочки поднимались над тарелкой, словно воздушные шарики. Позавчера весь город обсуждал его поджаристые котлетки с мечтательным соусом. А третьего дня он с большим трудом, но все же умудрился приготовить жевательную резинку со вкусом грозы – вот это была свежесть! Но вот сегодня… сегодня, кажется, вдохновение решило взять выходной.