Игорь Изборцев - Люди в облаках

– Смотри, ворона в рот влетит! – сказал кто-то над самым ухом.

Мишаня испуганно обернулся. Пред ним стоял незнакомый русоволосый мужчина среднего роста в черном однобортном пиджаке с воротником стойкой и безупречно отутюженных темных брюках. На ногах его, как остроносые каноэ, сверкали лаком ботинки. Одежды такой Мишаня на обитателях Завокзалья сроду не видал. Мужчина улыбнулся и от глаз его тут же побежали веселые морщинки.

– Привет, – поздоровался он, – я Макар Иванович, а вы кем будете?

– Михаил! – Мишаня изобразил на лице серьезную мину, вытер о штаны руку и протянул новому знакомцу.

Тот ответил на рукопожатие и опять спросил:

– Где и с кем проживаете, Михаил?

– На Машиниста, с мамкой, – с самым серьезным видом ответил Мишаня.

– Кажется, припоминаю, – Макар Иванович потер пальцами виски, – это не в двадцать ли восьмом доме?

– Так и есть.

– Ну и что у вас, Михаил, за грусть-тоска? – участливо спросил Макар Иванович.

– В кино хотел, да мамка денег не дает.

– Эка невидаль? Так твоя мамка и мне денег не дает, – усмехнулся Макар Иванович, – но это же не повод на пруду рыбу пугать?

– А что, – растерянно протянул Мишаня, – она и вам должна деньги давать?

– Почему бы нет? В нашей стране все люди братья, а доброта – норма жизни, ну в смысле – взаимовыручка, ты мне – я тебе.

– Норма? – переспросил ничего не понимающий Мишаня.

– Ладно, не бери в голову! – Макар Иванович хлопнул мальчонку по плечу. – Тут вот какая история произошла, давеча сижу на завалинке, пролетает надо мной галка и, бац, роняет что-то прямо мне на плечо.

– Какашку? – захихикал Мишаня.

– Вот и я так подумал, – тряхнул головой Макар Иванович, – принял птичий подарок в руку, смотрю, а там…

– Что? – нетерпеливо спросил Мишаня.

– А вот что! – Макар Иванович протянул к мальчику открытую ладонь.

И Мишаня увидел повернутую решкой к небу двадцатикопеечную монету.

– Ну, я сразу и понял, – продолжал Макар Иванович, – что это подарок для одного мальчика, которому очень хочется попасть в кино…

– Какому мальчику, – замирая сердцем, тихо спросил Мишаня.

– Да знамо какому! Из дома двадцать восемь на Машиниста.

– Мне? – Мишаня почувствовал, что теряет дар речи.

– Ну, если там проживает другой мальчик, то, может быть, ему.

– Нет, там только один мальчик проживает, я!

– Вот-вот, и я о том. И этот мальчик может опоздать к началу сеанса, если не поспешит. А после фильма он может купить на вокзале эскимо на палочке. Жаль, правда, одной копейки ему не хватает.

– А вот и хватает! – радостно закричал Мишаня. – Копейка у меня есть!

Он тут же достал из кармана монету и показал ее собеседнику.

– Отлично, – воскликнул тот, – забирай свои деньги и дуй в клуб, до начала сеанса осталось двадцать минут.

Мишаня не заставил себя упрашивать дважды…

Он вернулся домой к обеду в бодром или, скорее, даже веселом настроении. В полголоса напевал:

Батарея – огонь, прямая наводка.

Первый, слышишь, нам медлить нельзя,

После боя ребята помянут нас водкой:

Вызываю огонь на себя!

Мать, затевая стирку, перебирала Мишанины майки и рубахи. В металлическом ведре шумел, нагревая воду, кипятильник.

– Ты, того, про водку поостерегись, – строго сказала мать, – вон, отец твой от нее, окаянной, в тридцать лет в могилу ушел, – мать указала рукой на висящий на стене фотопортрет. – А сам-то где был все утро?

– Да так, с пацанами в лапту играл на 1-й Полевой, – уклончиво ответил Мишаня.

– Что-то не похоже, – засомневалась мать, – и рубаха чистая, и коленки на штанах целы, и нос не расквашен. Ты где был? – голос ее опять построжал.

– Ну, в кино ходил на «Три золотых волоска деда Всеведа», – повинился Мишаня.

– Так! – мать уперла руки в бока, взгляд ее заледенел. – А денег где взял? Украл? Прибью!

– Мне Макар Иванович дал, – заныл Мишаня, – ему галка принесла.

– Я тебе покажу галку! – мать достала из шкафа ремень. – Выкладывай все, как есть!

Под давлением силы Мишаня был вынужден «покаяться» и рассказать все, что с ним произошло, начиная с его самовольного ухода из дома.

Выслушав сына, Нина Сергеевна присела на стул, в задумчивости постукивала себя по коленке кончиком ремня, потом спросила:

– Точно не врешь?

– Что б мне провалиться! – «побожился» Мишаня.

– Да ведь не было там никакого синего дома? И Макара Ивановича никакого не было…

– А теперь есть! – Мишаня скосил взгляд на ремень в материнских руках и, пытаясь быть твердым, сказал: – Мы теперь с ним дружить будем!

– Я тебе подружу! – мать взмахнула в воздухе ремнем. – Я еще этого Макара на чистую воду выведу! Небось, алкоголик и прожига! Участковому на него напишу, отправим его, куда Макар телят не гонял! А ты сегодня под арестом! Из дома – ни на шаг! Уроки вон делай…

На другой день Мишаня в школе все рассказал другу Сереге. Конечно, немного приукрасил. С его слов выходило, что это ему галка сбросила на плечо двадцать копеек, а удивленный Макар Иванович предложил ему вечную дружбу и пообещал всегда ходить с ним в кино и покупать эскимо на палочке.

– Везет тебе, Мишаня! – позавидовал Серега…

Детство – когда все удивительно и ничто не вызывает удивления.

Антуан Ривароль, французский писатель

После школы ноги сами понесли Мишаню в тупичок Бригадного переулка. По дороге, на привокзальной площади, его едва не затянула и не утащила за собой толпа обеспокоенных граждан с узлами, котомками и огромными фибровыми чемоданами. Они, движимые неведомой стихией, перемещались в сторону автовокзала. Некоторые зычными голосами выкрикивали отдельные то ли просто слова, то ли названия: «Соловьи! Стремутка! Дуловка!» Мишаня решил, что они едут в лес слушать соловьев и каких-то дуловок, про которых он ведать не ведал. Занятый этими мыслями, он не заметил, как бородатый мужик с двумя перекинутыми через плечо мешками намертво прижал его к спине твердой, словно выкованной из стали старухи с фельдшерским саквояжем в руке. Высвобождаясь из плена, он услышал, как бородач, паровозным гудком протрубил на всю округу:

– Братцы, а, может быть, и нет никакой Стремутки?

Мишаня запаниковал. А может, и ярко синего домика тоже нет? И Макара Ивановича нет? Вчера были, а сегодня нет? Он едва не бегом кинулся через железнодорожные пути, мимо клуба и столовой, через Паровозный проезд, в сторону Бригадного переулка.

Но домик стоял на месте. Более того, как показалось Мишане, он стал еще более ярким и интересным. Так на окошках появились резные наличники, фронтонная доска украсилась узорной резьбой, и столбики, подпирающие навес над крыльцом, тоже стали затейливо-резные, с вьющейся вверх выпуклой спиралью, по которой пущены были зверушки, то ли зайцы, то ли еще кто, убегающие от собак.