Ольга Голубятникова - Иголкины сказки. Часть 1. Сказки в горошек

Судьбы складываются по-разному.

Чья-то судьба случайно упадёт на пол и разобьётся на кусочки. Из кусочков сложится загадочный узор – красивый или пугающий, затейливый или банальный, колючий или мягкий – и станет судьбой. Иногда достаточно переложить пару кусочков, чтобы картина полностью изменилась, но об этом никто не догадывается, ведь чтобы рассмотреть свой судьбиный узор, нужна фантазия и гибкость ума.

Чья-то судьба записана в большой книге, в самой настоящей бумажной книге настоящим пером. Автор иногда перечитывает готовые судьбы, правит, вычёркивает, добавляет абзацы, выбрасывает главы или переписывает концовку. Человек думает, что его судьба определена и неизменна, и не представляет, что она меняется каждую минуту, потому что писателям всегда сложно выбрать окончательный вариант произведения.

Чья-то судьба высечена в камне. Она весит больше, чем тёмная материя вселенной, её ни сдвинуть, ни изменить, ни подправить. Человеку кажется, что всё в его руках. Он пытается, пыжится, тужится, корячится и, в конце концов, разбивает себе голову о каменную породу. Ничего нельзя было изменить. Всё было бесповоротно, неизменно, бесконечно, вечно и не так уж и плохо. Нужно было просто суметь увидеть.

Чья-то судьба пёрышком парит в эфире. Куда человек смотрит, в ту сторону судьба и летит, какой её представляет, такой и становится, о чём мечтает, то и даёт ему. А он и не мечтает и не представляет и не смотрит. Мог бы такую чудесную судьбу себе выдумать! А он всё сидит, как пень, считает себя бессильным, потому что в некоей книге про него якобы всё уже написано. А ничего и не написано – слишком безынтересная личность, чтобы о нём писать.

А я свою судьбу сшиваю иголкой из раскроенных плюшевых деталей и иногда записываю в блокнот сказками…

– Зоя, а ты кто, зайка?

– Да, я зайка.

– А я кто, мишка?

– Да, ты мишка.

– Я должна спать в берлоге и есть сырую рыбу?

– Не-е-ет, глупенькая! Ты же игрушечная. Ты должна радовать детей.

– Всего лишь! Так просто!

– Нет, Маня, это совсем не просто. Радовать детей – это значит всегда быть рядом, и днём и ночью, даже когда все спят. А если тебя посадят на полку, нужно сидеть на полке, даже если оттуда ничего не видно. А если упадёшь под кровать, нужно лежать под кроватью, пока тебя не найдут. А ещё нужно быть готовой к тому, что тебя могут раздеть и потерять одежду, испачкать и не помыть, порвать и не зашить, уронить и не извиниться, дать кому-то поиграть и не попросить обратно, оставить на улице и никогда не вернуться за тобой… Радовать детей – это совсем не просто.

– Но всё-таки лучше, чем есть сырую рыбу!

У Солнца много лучиков, и все разные: умные, добрые, рассеянные, непослушные, весёлые, скромные, сообразительные, рассудительные, шаловливые, терпеливые – каких только нет!

Один лучик был очень тихим и робким, он всегда от всех прятался, ни с кем не разговаривал, и у него было мало друзей. Надо же было такому произойти, что именно он случайно оторвался от Солнца и упал на Землю! Он лежал под листом лопуха и тихонечко светился. Ему было холодно – его уже не согревало нечто большое, родное и тёплое. А ещё ему было одиноко. И немножечко страшно.

Он пролежал под лопухом несколько дней и уже почти погас, как вдруг однажды утром услышал быстрые шаги. Кто-то отогнул лист лопуха и крикнул:

– Мама, смотри, здесь мишутка!

Чьи-то маленькие ручки подняли его и прижали к груди. Он почувствовал тепло, и доброту, и любовь. Огромную всеобъемлющую любовь чистого детского сердца.

Ему показалось, что он вернулся домой – к большому, родному и тёплому Солнцу.

Ему больше не было холодно, одиноко и страшно. Никогда.

Мишутка Зигфрид носил такое необыкновенное имя, что не мог позволить себе быть обыкновенным.

Сначала он придумал иметь манию величия: на соседние игрушки смотрел свысока, говорил о себе «мы», сочинил кучу собственных подвигов и пересказывал их каждый раз с новыми подробностями.

Когда подробности для подвигов закончились, он решил стать непризнанным художником: чирикал в блокноте крючки и загогулины, называя себя то абстракционистом, то минималистом; затем раздобыл краски, ляпал поверх крючков и загогулин цветные пятна, называя себя то экспрессионистом, то авангардистом; наконец, окончательно запутался в терминах и совсем расстроился.

Тут пришла Иголка, взяла его в руки, поцеловала в нос, погладила по головке, ласково назвала Зефиркой – и он растаял, превратился в обыкновенного милого мишутку и научился дружить с другими игрушками.

Теперь он сочиняет для них сказки по вечерам, а всё остальное время посвящает рисованию картин. У него неплохо получается. Если вы услышите однажды о художественной выставке работ некоего Зигфрида, обязательно сходите!

Жила-была звёздочка, которая появлялась на небосклоне лишь на короткий миг, когда второй луч восходящего солнца окрашивал небо самым нежным оттенком сиреневого цвета.

В это мгновенье ей было видно Землю, далёкую, прекрасную, цветущую…

Звёздочке очень хотелось жить на этой чудесной планете. Такова была её хрустальная сиреневая мечта. Как известно те, кто живут на небе – живут на небе, и не имеют никакой возможности спуститься. Но известно также и другое: если тебе очень-очень чего-то хочется, то ты вполне можешь это осуществить.

Вот и звёздочке однажды захотелось вниз так сильно, что она загадала желание на свою подружку, соседнюю звёздочку, упала на Землю и превратилась в мишутку.

Так звёздочка-мишутка оказалась у нас. Теперь она живёт у Иголки на подоконнике. Ей хорошо, тепло и уютно. Её любят, берегут и целуют в нос. Каждый день на рассвете она смотрит на свой родной небосклон и ни капельки не жалеет.

А может, жалеет. Но никому не говорит…

В розовом-розовом городе в розовом-розовом доме в розовой-розовой комнате в розовом-розовом шкафу жила розовая-розовая пижамка с заячьими ушками.