Худайберды Тухтабаев - Волшебная шапка

– Ты настоящий друг, Хашимджан! – растроганно воскликнул Мирабиддинходжа.

– Значит, договорились. Дай руку, будущий председатель санитарной комиссии!

Я крепко пожал Мирабиддинходже руку, посадил его на велосипед и отправил домой. Потом пошёл своей дорогой.

Надо же когда-нибудь принести бабушке мыло! А насчёт того, как быть с тётушкой Сарохон, я не беспокоился. Посложнее дела бывали. И то всё кончалось благополучно. И теперь будет нормально. Ведь у меня есть волшебная шапочка. Моя дорогая, верная волшебная шапочка. И с нею мне не страшны никакие испытания!

Я шёл по пыльной кишлачной улице, и деревья, что растут вдоль арыка, кивали мне своими ветками и будто бы хлопали в ладоши: «Правильно, Хашимджан, правильно! Тебя испытаниями не испугать!»

Кажется, было двадцать шестое, нет, вру, двадцать седьмое августа… А может, и не двадцать седьмое… Но это неважно. Главное – стоял очень жаркий, душный день. Ну просто невозможно было дышать. На улицах кишлака ни души. Даже птицы попрятались. Арифова собачка влезла по горло в арык и глубоко и часто дышала, высунув красный язык. Листья деревьев точно вырезаны из жести, не шелохнутся. А нам духотища нипочём: наелись персиков из сада Мирзы-бобо, накупались в речке, пока не посинели, и теперь валялись на песке, грелись. Вдруг на горизонте появилась моя сестричка Донохон. Кричит что-то, руками размахивает.

– Ты не можешь подойти поближе? – крикнул я. – Чего надо?

Очень не хотелось вставать с тёпленького песочка.

– Я стесняюсь, вы все голые!

– Тогда кричи громче!

– Вас ищет новый учитель!

Мне лень было вставать, одеваться, тащиться куда-то, но заставил себя: надо! Дело стоит, наверное, того. Во дворе у нас, на сури, сидел учитель – парень лет двадцати – двадцати двух, высокий, худощавый. Чёрные блестящие волосы, лицо удлинённое, глаза большие, лоб высокий.

Как только я шагнул в калитку, учитель внимательно оглядел меня. С головы до пят. Я остановился поодаль (мало ли что он выкинет, этот новый учитель).

– Здрасте.

– Здравствуйте. Это вы будете Хашимджан? – Учитель положил на поднос гроздь винограда, соскочил с места и, протянув мне обе руки, представился.

Его звали Вахидом Салиевичем Салиевым, он совсем недавно окончил институт и вот приехал к нам в кишлак. Будет преподавать алгебру и математику. Три дня тому назад его назначили руководителем того самого шестого «Б» класса, в котором я буду учиться в этом году. (Надо сказать, новый учитель всё это доложил, почему-то глядя не на меня, а набабушку, которая взгромоздилась на сури тотчас, как только мы с Вахидом Салиевичем поздоровались.)

– Я уже ознакомился с личными делами учащихся, – продолжал учитель, всё так же глядя на бабушку, но не выпуская и моей руки. – И вот решил кое с кем из них повидаться, поговорить по душам.

– И очень правильно решили, милейший, – ласково одобрила бабушка.

Учитель сел на сури, свесив ноги, и снова принялся за виноград: за раз отправил в рот штук десять ягод.

– Понимаете, бабушка, я считаю, что учитель должен хорошо знать своих учеников, их родителей, обстановку в их семье. К тому же я живу один, делать мне почти что нечего.

– А где ваши родители, сынок? Отчего же вам не перевезти их сюда, к нам?

– В городе они живут. А виноград у вас отменный, бабушка.

– Ешьте на здоровье, милейший, ешьте. А вы женаты?

– Что-о вы, бабушка! Рано мне ещё.

– Тогда вот что я вам скажу, сынок… – Бабушка решительно скрестила руки на груди. – Грязное бельё вы должны непременно приносить мне. Я сама буду стирать. Время от времени я буду навещать вас, проверять, как вы питаетесь. Лишь бы… лишь бы вы наставили на путь истинный этого шалопая Хашимджана. Отец его работает сутки напролёт, даже во сне, и ничего другого знать не желает, кроме своего трактора, а мать – хоть у неё трое детей – целыми днями пропадает на ферме. Не мудрено, что сынок совсем от рук отбился, разболтался вконец. Вон, вон, глядите, встал за вашей спиной, подмигивает мне, кривляется…

– И вовсе я не кривляюсь! Просто в глаз соринка попала, – сказал я обиженно. Мне не понравилось, что родная бабушка говорит про меня плохое совсем чужому человеку.

К счастью, новый учитель, оказывается, в одном сродни моему папе: не слишком-то поддаётся внушению. Бабушка говорит, говорит, чернит меня вовсю, а он хоть бы что, уплетает виноград за обе щеки, блаженно покачивает головой, и все слова точно мимо.

Наконец Вахид Салиевич покончил с виноградом, отодвинул от себя пустую чашу, вытер рот.

– Ну-ка, Хашимджан, сядьте-ка поближе.

Я опустился на краешек сури. Бабушка зачем-то ушла в сад.

– Как у вас прошли каникулы?

– Неплохо. – Подумал немного, потом добавил: – Очень неплохо.

– Много книг прочли за лето?

– Ни одной, домулла [14].

– Ия! – удивился Вахид Салиевич. – Как это так – ни одной?

– Просто я не могу читать, – признался я. – Раскрываю книжку, ложусь читать – и тут же засыпаю. А то и сердце начинает болеть.

– Отчего же сердце болит? От чтения, что ли?

– Оттого, что я очень нервенный.

– Нервенный? А отчего, позвольте узнать, вы стали таким «нервенным»?

– Учителя очень много на дом задают. Вот я и стал нервенным… От перегрузок.

Учитель расхохотался, хлопая руками по коленям. Смеялся он во всё горло, закинув голову кверху. Его хохот распугал стаю воробьишек на крыше. Они рассыпались по двору, как чёрные упругие мячики.

«Ага, – подумал я, – значит, я понравился новому учителю, раз он так развеселился». И продолжал:

– Кроме того, сестрёнка моя Айшахон тоже нервенная, от меня заразилась. Есть у меня ещё одна сестрёнка, Донохон, вон она играет с кошкой возле очага, так она тоже нервенная.

– А она… а она отчего же стала… «нервенной»? Такая крохотуля…

– Она не крохотуля. Во втором классе учится. Нервенной она стала ещё в детском садике… Они там знаете как из-за игрушек дерутся. Вот и становятся нервенными.

– Об-бо, Хашимджан, да вы, оказывается, весельчак! Люблю таких людей!

– Вот-вот, за это самое бабушка хочет загнать меня в могилу. – Я решил немного поплакаться.

– Как так в могилу?

– А вот так. «Я, говорит, буду не я, если не сделаю из тебя человека». Человека она сделает, а куда денет меня?

Учитель не мигая уставился на меня, потом опять расхохотался. Смеялся, смеялся, вдруг нахмурился, глаза стали глубокими, серьёзными.