Худайберды Тухтабаев - Конец Желтого Дива

— Об-бо, шалопайчик мой, когда ты это научился так хорошо петь?

— Сотрудник милиции все должен уметь, бабушка.

— Будь благословенна на том и этом свете милиция, которая сделала из тебя человека, — прошептала бабушка, молитвенно сложив руки и проведя ими по лицу. — А ты знаешь, что твой друг Вакир женится?

— На ком?

— На Хакиме, дочке мельника.

— А, знаю. Это та девчонка, которая упала с турника и сломала ногу?

— Она самая. Работает на ферме дояркой. А Закир твой влюблен, как петух: залезет на крышу фермы — давай песни петь. Со своей любовью на весь кишлак опозорился. Раз решил возлюбленную свою встретить у калитки… Так что ты думаешь? — привалился к забору и уснул, так что будущий тесть еле разбудил утром…

В кишлак мы въехали около пяти часов. За машиной увязалась орава детишек. Они кричали, визжали, улюлюкали, точно цирк привезли. Мама, конечно, давно ждала меня, малость всплакнула, рассказала, что выбегала на шум каждой проезжающей машины. Сестренки мои Айшахон и Донохон тоже безмерно обрадовались, только в пылу чувств они почему-то начисто забыли о брате и принялись обниматься-целоваться друг с дружкой.

А полчаса спустя во дворе нашем яблоку было негде упасть, считай, весь кишлак собрался. Многие больше интересовались черной «Волгой», чем моей персоной. Мне передали под большим секретом, что кое-кто заподозрил даже неладное: «Боюсь, дело тут нечисто, а вдруг Хашим просто-напросто угнал эту машину? Думаете, нет? Посмотрите в его глаза, так и бегают, так и бегают!..»

Папа позвал Умурзака-мясника зарезать барашка, а к вечеру пожаловали не кто-нибудь — сам председатель колхоза, а также бухгалтер и агроном Анарбай-ака. Поразмыслив, решили, что подобное торжество не может обойтись без нашего уважаемого участкового. Вмиг снарядили за ним человека. Собрались, разумеется, и школьные мои друзья-товарищи: Закир, Мирабиддинходжа, который приехал домой на каникулы, Акрам, что бросил школу с шестого класса, однако теперь слывет в колхозе передовым механизатором, Ташпулат-табельщик и даже круглоголовый умник Ариф, после окончания зубопротезного техникума присланный беречь зубы наших односельчан.

Все гости, предполагалось, пришли навестить меня, поинтересоваться моими делами, порадоваться моим успехам; но не тут-то было, разговоры пошли совсем о другом. Мужчины говорили о том, что зима в этом году затянулась, вследствие чего корма кончились и все стараются сбыть скотину, за сноп прошлогоднего клевера запросто можно купить шестимесячного ягненка. У женщин было свое: вот, мол, в промтоварный магазин завезли фарфоровые косы, чайники и пиалы, но завмаг, чтоб ему подавиться, сбыл их на «толкучке». Бабка Айниса житья не дает своей снохе, а бабка Тупиниса каждодневно ходит к мулле, чтобы тот надоумил ее зятя уважать тещу; муж тетушки Халнисы, видно, одурел совсем на старости лет, забрал все сбережения и укатил куда-то на курорт.

Мы, молодежь, тоже не молчали, конечно, и у нас тем было хоть отбавляй: кто куда поступил, кто где работает, кто на ком женился, — короче, гости разошлись где-то под утро, когда петухи чуть не порвали голосовые связки. Прощаясь, папа набросил на плечи участкового новенький чапан, надел тюбетейку и поклялся, что век не забудет его доброты, ведь именно благодаря его помощи я стал человеком. Под конец мы остались одни с Закиром.

— Давай, дружище, обнимемся мы с тобой еще раз! — предложил вдруг Закир, широко раскинув руки.

— Но мы ведь уже обнимались…

— Я никак не могу поверить, неужели это ты здесь, рядом со мной. Обниму тебя и поверю, что это не сон!

Для начала мы обнялись, потом расцеловались, а разгорячившись, принялись бороться, как два неуклюжих медведя. Порядком устав, присели на скамеечку у калитки.

— Дружище, я хочу кое-что спросить у тебя… ответишь по-честному? — С этими словами Закир воровато оглянулся по сторонам. Я как-то предчувствовал, о чем именно он заговорит: конечно же о том, что хочет жениться, и, разумеется, спросит совета, правильно он решил или нет.

— Слушай, скажи мне честно: ты кого-нибудь любишь? — Закир опять оглянулся по сторонам, точно его могут подслушать.

— Нет, как-то не приходилось, — ответил я с непонятным чувством собственной вины.

— А я совсем пропал, приятель…

— Да что ты говоришь?!

— Точно. Ты помнишь дочку мельника?

— Хакиму?

— Да, она у нас на ферме работает.

— Но она же хромая!

— Может, за то и полюбил я ее?! Знаешь, я люблю даже коров, которых она доит. Я люблю бидоны, в которые она сливает молоко, люблю дороги, по которым она ходит, деревья, что растут у их дома; я люблю все, все, что как-то касается Хакимы.

— Не может быть!

— Может быть, дружище, может. Поверь мне. Ночами мне хочется плакать, а днем так и тянет спеть, сплясать… вообще, выкинуть какую-нубудь штуку. А самой Хакиме слово сказать боюсь: руки ноги деревенеют, язык отнимается…

— Да-а, дела у тебя, приятель…

— Терпел я, терпел, а потом решил написать письмо.

— Что же ты написал?

— Это теперь неважно, приятель, что именно я написал. Главное — здорово оплошал. Понимаешь, мне почему-то всегда казалось, что фамилия у Хакимы — Шакирова, на прежний манер — по имени отца. Ну вот я отправил свое письмо на имя Хакимы Шакировой. И сижу себе, жду ответа. Проходит неделя, другая. Молчок. Тогда я отправляю второе письмо. И вот какой же я олух: совсем упустил из виду, что жену дядюшки Турана, что живет рядом с мельницей, тоже зовут Хакима и фамилия у нее — Шакирова. Только собрался я как-то погнать стадо на пастбище, на ферму заявляется дядюшка Туран и давай хлестать меня камчой. «За что? — кричу я. — За что вы меня лупцуете?». «Ты написал эти грязные бумажонки?» Гляжу — да, мои любовные послания, подписанные: «Пастух Закир, сгорающий от любви к тебе». Отдохнув, дядюшка Туран опять взялся за камчу, а я что, стою себе, молчу — поделом дуралею. Наконец мельников сосед совсем выбился из сил.

— Зачем тебе моя жена, мать десятерых детей? — упрекнул он меня. — Ты что, ровню себе не мог найти? Ответь, наконец, дубина!

— А я вовсе не вашей жене писал.

— Как так?! А кому писал?

— Дочке мельника, Хакиме.

— Болван! — завопил дядюшка Туран, но несколько смягчился. — Какие вы с твоим отцом растяпы все-таки, недаром говорят: яблоко от яблони недалеко падает. Твой отец тоже целый год морочил людям голову, не зная, к которой из сестер-близнецов собирается свататься.

Дядюшка Туран изорвал мои письма в мелкие клочья, швырнул их мне в лицо и выкрикнув: «И дед твой был шалопаем, и прадед, и прапрадед!» — ушел.

Разговор этот тотчас облетел весь кишлак, а Хакима, бедняжка, слегла в постель… Доконал я таки ее… Состояние было тяжелое, так что родители сами сватов прислали…