Сборник - Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

– Какой царь наш, несмотря на свою молодость, несчастный, и как жаль, что наша дурная госпожа так проводит его.

– Проклятые неверные жены, – отвечала другая девушка, – и наш царь, одаренный такими хорошими качествами, уже вовсе не пара такой порочной женщине, ни одной ночи не проводящей дома.

– Напрасно царь наш так доверяет ей и не преследует ее.

– Да что ты! – сказала вторая девушка, – почему же он узнает о ее поведении, и разве она оставляет его так, без всяких предосторожностей. Разве ты не знаешь, что она усыпляет его вином [37] Вином на Востоке назывался любой сладкий напиток, но в настоящем случае царю, вероятно, подносили настоящее вино, так как, несмотря на запрещение, жители Востока зачастую пили вино. , поднося ему кубок перед сном, подмешав в вино бендож [38] Надо думать, что и в те времена, как и ныне, бенджем называлась белена; но бендж (бендол), о котором тут идет речь, вероятно, были листья садовой конопли, которое производили головное расстройство. Обычай употреблять бендж и другие наркотические средства не редок и ныне; но так как арабские мужья отличаются ревностью, то, может быть, они клевещут на склонность жен прибегать к различного рода ядовитым средствам. Вследствие этого он и спит так крепко и не знает, что подле него делается; тут ли жена или уходит, и куда уходит. Подав ему вина, она тотчас же одевается и уходит от него до самого рассвета. Возвратившись, она дает ему что-то понюхать, и он просыпается.

Когда я услыхал этот разговор, у меня потемнело в глазах, и я не знаю, как прожил до вечера, когда жена моя вернулась из хамама. Стол был накрыт, и мы сели ужинать, а после ужина начали пить вино по обыкновению. Я просил дать мне перед сном вина, и она подала мне кубок; но я повернулся и, делая вид, что пью его, вылил все себе за пазуху, и тотчас же лег.

– Спи, – проговорила она, – хотя бы ты заснул навеки! Клянусь Аллахом, я ненавижу тебя! Ты мне противен, и мне тошно в твоем присутствии.

Она встала и, надев лучшие свои наряды, надушилась, опоясалась мечом и, отворив дверь дворца, вышла. Я тотчас же встал и пошел вслед за нею из дворца и по улицам города до самой заставы, где она произнесла какие-то непонятные для меня слова, вследствие которых замки свалились, и ворота отворились, и она вышла. Я же вышел за ней следом, не замеченный ею. Она прошла между насыпями [39] Большинство восточных городов местами или сплошь окружены кучами мусора, наваленными к самым городским стенам, и на эти груды сваливается падаль верблюдов, лошадей и ослов для того, чтобы мясо их съедалось собаками и разносилось хищными птицами. Город Каир был окружен такими грудами до такой степени, что, подъезжая со стороны Нила, его совсем не было видно, и груды эти не так давно были убраны. к большому зданию, с кеббехом [40] Слово «кеббех» вообще означает купол, или здание с куполообразной крышей. Кеббехом называют также чуланчик и палатку. из битой глины, в двери которого и вошла. Я влез на крышу кеббеха и стал смотреть в щель. Я увидал, что она пришла к рабу-негру с такими толстыми губами, что одна находила на другую. Негр лежал на тростнике, в самом отвратительном растерзанном виде, касаясь губами до грязного каменного пола.

Она поцеловала пол у ног раба, а он, подняв голову и увидев ее, сказал:

– Ах, ты несчастная! Зачем ты не приходила так долго? Все негры пили тут вино и ушли со своими любовницами, а я ради тебя отказался от вина.

– О владыка мой, – отвечала она, – возлюбленный души моей, разве ты не знаешь, что я замужем за своим двоюродным братом и что я ненавижу всех, кто имеет с ним сходство, и ненавижу себя за то, что бываю с ним? Если бы я не боялась разгневать тебя, то давно превратила бы город в развалины, чтобы совы и вороны кричали в нем, а камни от него перенесла бы за Кафскую гору [41] Магометане называют «Кафом» ту цепь гор, которая, по их мнению, идет кругом нашей земли. Цепь кавказских гор носит то же наименование Кафа, и прежде думали, что эта цепь и составляет границу земли.

– Врешь, бесстыдная женщина, – отвечал раб, – я клянусь великодушием негров, а если я вру, то пусть мы будем не лучше белых, что если ты будешь медлить далее, то я не хочу более знать тебя и не хочу видеть тебя, бесхарактерная женщина! Ты тревожишь меня только ради своего собственного удовольствия, сквернейшая и подлейшая из белых женщин!

– Когда я услыхал этот разговор, – продолжал царь, – и увидел, что происходило между ними, у меня потемнело в глазах, и я не помнил, где я нахожусь. Жена же моя продолжала стоять и плакать перед ним и унижалась, говоря:

– О ты, мой возлюбленный, сокровище моего сердца, ведь тебя одного я люблю на свете, и если оттолкнешь меня, то что же со мною будет? Возлюбленный мой! Свет моих очей!

Она продолжала плакать и унижаться перед ним, пока, наконец, он не стал к ней ласковее, тогда она обрадовалась, встала и, раздевшись, сказала:

– Скажи мне, нет ли у тебя тут чего-нибудь поесть?

– Открой там блюдо, – отвечал он, – и ты найдешь вареные косточки крыс [42] Хотя крыса считается незаконной пищей для мусульманина, но, тем не менее, в Нижнем Египте их едят крестьяне. . Можешь поглодать их, а вот в том глиняном горшке есть бузах [43] Бузахом называется любимый напиток лодочников и простого народа в Египте, и в особенности нубийцев и негров, как был, по словам Геродота, любимым напитком древних египтян. Это – охмеляющий напиток вроде нашего пива, приготовленный из ячменной муки и воды. В Фивах были найдены большие бочонки с этим пивом. Можешь выпить его.

Она встала, поела, попила и вымыла руки, после чего легла подле раба на связку сахарного тростника и закрылась его лохмотьями и рваной одеждой.

Увидав это, я совсем обезумел и, спустившись с крыши, вошел в дверь и взял меч своей двоюродной сестры с намерением убить их обоих. Раба я ударил сзади и думал, что убил его, но я только прорезал горло и тело; и в ту самую минуту, как я ударил его, он громко захрапел, вследствие чего жена моя вскочила, и лишь только я ушел, она вложила меч в ножны и вернулась в город и во дворец, и легла ко мне на постель, где и пролежала до утра.

На следующий день я увидал, что она обрезала себе волосы и оделась в траур.

– Брат мой! – сказала она мне, – не порицай меня за то, что я делаю, так как я получила известие, что мать моя умерла, и что отец убит на священной войне, и что один брат умер от ядовитого укуса, а другой раздавлен разрушившимся домом. Не естественно ли, что я плачу и горюю.

Услышав это, я не стал возражать ей и только сказал: