Виктория и Алексей Варгины - Солнечная тропа

До самого заката просидела мать у озера, всё вымаливала дочку у водяного. Не вернул тот своей добычи. И когда пришла бедная в деревню, люди не узнали её: волосы седые, а сама почернела вся – ну, старуха старухой. А ведь была до этого молода и черноволоса…

Только не одной ей страданье выпало. Дед мой как узнал про Настеньку, так и бросился к озеру. Мечется на берегу, плачет, всё в воду норовит прыгнуть. Мужики его еле отогнали, боялись, что порешит себя хлопец почём зря. Все дивились: и откуда в таком малом сердечке такое горе великое?

…Оно и впрямь великое было, хотя время и не такие раны залечивает. Настеньку с тех пор никто не видел, и помаленьку стал Митька забывать свою подружку. А как возмужал, вовсе боль в душе улеглась. Да ведь живой – он о живом и думает, а деду в ту пору уже двадцать годков минуло, пришла пора, значит, свою семью заводить. Выбрал он и невесту себе, и уж свадьбу назначили… Как вдруг словно подменили Матвея. Был и здоров, и весел, а тут сник и вроде спит наяву. И работает, и заговорит – а мысли бог знает где. Что за беда?

А случилось вот что. Раз проводил Матвей невесту до дому и к себе возвращается. Ночь тёплая да светлая – далеко видать… И глядит он: у родной калитки стоит кто-то, поджидает его… Подошёл ближе – девица, одета чудно, волосы расплетены, а глаза огромные, как озёра, и такие грустные…

– Здравствуй, Митя, – говорит.

Удивился дед: красавица-то незнакомая, не деревенская, а знает его.

– Да ты не узнаёшь меня? – спрашивает та.

Тут дед и вовсе смутился. А голос девичий такой печальный, словно она несказанную муку терпит. У Матвея от жалости аж сердце зашлось. А странная гостья продолжает:

– Жениться решил… Забыл-таки Настеньку.

Вздрогнул парень, как полотно побелел. Видит – точно Настенька перед ним, она самая. Да где же было узнать её сразу – выросла, расцвела, и ведь сколько лет прошло. Стоит он и глаз оторвать не может, и что сказать – не знает. А Настя руку к нему протянула, и на ней старенькое резное запястье – детский Митькин подарок.

– Ну, узнаёшь? – спрашивает.

– Узнаю…

– Любишь ли ты ещё меня, Митя?

– Люблю, – отвечает дед. – Тебя одну только все эти годы и любил. А что жениться решил – так ведь надобно жизнь по людским законам проживать. И рад бы одну тебя в дом ввести, да ведь утонула ты, Настя!..

– Нет, – молвит та, – не утонула я, а стала русалкой. И покуда ты любишь меня и не изменил своей Настеньке, дорога мне обратно не заказана. Один ты и можешь вернуть меня к людям…

– Да как же это сделать, Настенька?! – воскликнул дед.

– Непросто, Митя, – она отвечает. – Но ведь ты не испугаешься водяного, чтобы вызволить меня?

– Не испугаюсь!

– Тогда в последнюю ночь десятой недели после святой Пасхи приходи на Чёртово озеро и дождись там полуночи. Что тебя ждёт, сказать не могу. Но коли не струсишь – буду твоей, а нет – на веки вечные останусь русалкой.

– Не струшу, милая, – заверил Матвей.

Был он в самом деле не робкого десятка, а за свою Настеньку и жизнь бы положил. И любовь к ней после того свидания вспыхнула с такой силой, что позабыл Матвей про всё на свете, совсем извёлся в ожидании назначенной ночи. И вот подошла к исходу «русалочья неделя».

Поздно вечером Матвей осенил себя крестным знамением и пошёл к роковому озеру. Подкрался к нему – тишина вокруг. Луна в небе прямо горит, всё кругом серебром осыпала. Под луной озеро сверкает, ничего-то в нём не разобрать… И такая нестерпимая тоска сердце щемит, какой Матвей отродясь не знал. Не успел он ещё свыкнуться с этой тоской, как что-то мокрое проползло по щеке. Вскинулся – никого, лишь болотной тиной запахло. А Матвея всего будто дьявольской водой из озера окатило. «Не ты ли это, чудище водяное, меня приласкал?» – мелькнуло в голове, и Матвей крикнул:

– А хоть бы ты весь на меня навалился, не побоюсь тебя! Выходи!

И снова жуткая тишина в ответ. Стоит парень как натянутая струна, не знает, с какой ему стороны подвоха ждать. А дух озёрный не торопится, может, и впрямь ждёт, что Митька струсит. И вдруг словно камень на дальнем берегу в воду сорвался, а вслед за ним:

– Кулыма, Кулыма, ты тыма? – истошным голосом закричал кто-то. А из воды почти у самых Митькиных ног другой голос простонал:

– Только сейчас…

Холодный пот прошиб Матвея от этих нечеловеческих голосов. Одна память о Насте и удержала его на страшном озере. Поняв, что пришла решающая минута, он приготовился ко всему. Но того, что случилось, не мог и представить себе. Чёртово озеро накренилось к нему, и берег, откуда звали Кулыму, начал медленно подниматься. Словно огромная водяная стена нависла над Митькой, грозя смести его как песчинку. В ужасе бросился он в сторону и едва сделал первый шаг, как ноги сами понесли его прочь от чёртова логова. Хотел остановиться – ан мочи нет. Обернулся, глядь – озеро уже к небу поднялось, а вода и каплей не пролилась из него. Лишь на миг прояснилось колдовское зеркало, и в нём увидел Матвей свою Настеньку. Глядела на него из воды прекрасная русалка, а по щекам у неё, как жемчуг, катились слёзы…

Ничего боле не запомнил Матвей. Словно обезумел он, увидев прощальные Настины слёзы. Придя в себя, кинулся обратно к проклятому месту. Тихое да гладкое лежало озеро в берегах и уж не сулило никакой надежды. А когда стало светать, увидел Матвей на еловом суку давешнее Настенькино запястье…

Акимыч умолк, и Лёнька молчал, впервые столкнувшись с чем-то страшным и непоправимым.

– А после женился-таки дед на моей бабке, – добавил Акимыч. – Хотя с той ночи почитай три года, словно вдовец, людей сторонился, уст не размыкал. То ли казнился за своё малодушество, то ли просто Настю забыть не мог. Ну а бабка моя всё ждала эти годы да и дождалась. Очень она деда любила и не дала пропасть. А ведь пропал бы, ей-богу, пропал…

Акимыч нахмурился и ускорил шаг, Лёнька теперь едва поспевал за ним. Мальчику самому было невесело от встречи с Чёртовым озером, а ещё грустнее – от услышанной истории… В каждом бледном пятне среди еловых лап ему мерещилось заплаканное лицо русалки. Ненароком Лёнька заметил, что на этот раз они с дедом зашли далеко. Сосновый бор вокруг сделался глуше и непрогляднее. Молодая поросль уже не разбегалась весёлым хороводом, а переплеталась в непроходимую чащу. Сучья под ногами ломались с неожиданным, резким хрустом, заставляя Лёньку вздрагивать. Мальчик не узнавал леса, вчерашний друг казался ему неласковым, хмурым незнакомцем. Акимыч заметил это и как будто смутился.

– Что, Лёнька, нагнал я на тебя страху? – виновато спросил он. – А хочешь, научу не бояться?

– Хочу! – мигом откликнулся мальчик.

Дед взял его за плечо:

– Ты думаешь, я опять слово какое заветное скажу? Нет, милый, страх словами не заговоришь, такое это, брат, чудище…