Валерий Сахарный - Неугомонный Чивик

В небольшом селе с радостным названием Солнечное жил-поживал мальчик Ваня, без малого семи лет от роду и будущий первоклассник. Иногда родители называли его Иваном Александровичем. А поскольку в его семье существовала такая традиция – называть сына по имени деда, то отец его был Александром Ивановичем, дед Иваном Александровичем и так далее. Сразу хочу вам сказать, что Ваня не главный герой нашей истории, но без его участия она сложилась бы совсем по-другому.

Его папа работал трактористом и держал свой трактор в большом сарае во дворе, а мама была школьной учительницей. Еще у него была сестра Настя одиннадцати лет и двухлетний братишка Антон.

С прошлого или даже позапрошлого года Ване очень хотелось побывать на чердаке. Но вся беда в том, что большая лестница, по которой папа туда залезал, обычно лежала внизу, прислоненная к стене дома. Когда надо, он ненадолго приставлял ее к чердачному окошку и потом сразу убирал обратно. А Ваня всегда, как назло, оказывался или в доме, или в садике, или на улице с ребятишками, или в гостях. В общем, где угодно, но только не рядом.

Эта полоса невезения могла бы продолжаться и дальше, но в один прекрасный летний день Ваня прибежал с улицы ровно в тот момент, когда его родитель спускался с чердака. На этот раз папа почему-то сразу отправился в сарай к своему трактору, и долгожданная лестница так и осталась стоять, как бы призывая: «Залезь на меня!» Недолго думая, Ваня так и сделал.

С непривычки подъем показался ему намного длиннее и круче, чем был на самом деле. И пока он совершал свое героическое восхождение, ему представлялось, будто он добирается до какой-то неизведанной сказочной пещеры, вход в которую затерялся среди неприступных горных вершин.

Наверху за заветной дверцей нашему отважному скалолазу пришлось то жмурить, то тереть, то таращить глаза, чтобы после яркого солнца привыкнуть к чердачному полумраку. Уличные звуки доносились как будто издалека. Под ногами лежало что-то мягкое и ароматное.

Когда глаза понемногу освоились, он увидел, что стоит на сене, устилающем почти все помещение. Только вокруг печной трубы, пронизывающей чердак от пола до крыши, была насыпана негорючая смесь из мелких камушков и битого кирпича.

К внутренним скатам крыши прислонялись сундук и несколько ящиков со всякой деревенской рухлядью, оставшейся от прежних поколений. В них кое-как были свалены старые утюги, печные горшки, ребристая стиральная доска, запыленные часы-ходики с поржавевшим механизмом и много чего еще. Поверх сена валялись старые грабли, деревянные лопаты и лопатки, похожие на весла, старинная прялка, остатки лошадиной упряжи.

На веревке, протянутой из конца в конец, висели банные веники, пучки укропа, ароматных трав и листьев для домашнего чая. По углам пауки, которых Ваня, кстати, совсем не боялся, понаплели свои паутины.

Почти что в самом верху от одного уголка крыши к другому проходила центральная балка из толстого деревянного бруса. В двух местах она подпиралась вертикальными стойками. Откуда-то из района этих верхних уголков наш исследователь еле-еле различил какие-то звуки и шевеление.

Приглядевшись получше, он рассмотрел там два ласточкиных гнезда. Они были устроены на самом ближнем и самом дальнем кончиках балки и через крошечные окошечки-отдушины выходили прямо на улицу. Судя по чириканью, ближнее гнездо обжили воробьи, то и дело прилетающие покормить своих птенчиков. Заметив Ваню, они устроили такой гвалт и переполох, что хоть уши затыкай.

Облазив чердак, Ваня поднял и поставил прялку и пару минут крутил колесо, как штурвал на старинном корабле. Потом он решил, что одному ему здесь делать особенно нечего. Однако, когда подрастет Антон, они смогут играть в мореходов или в приключения Тома Сойера и Гека Финна, о которых ему читала мама.

За несколько дней до Ваниного восхождения на чердак в семействе воробьев, которые занимали то самое ласточкино гнездо, появилось пополнение.

Хочу вам рассказать по поводу этого их жилища, что воробьи, вообще-то, сплошь да рядом селятся в брошенных ласточкиных гнездах, особенно когда те улетают на юг. Точно так же поступили в конце прошлой осени и наши молодые родители – папа Чир уи мама Ч ика.

Их зимовка поблизости от теплой печной трубы прошла вполне благополучно, если не считать трудностей с поисками пропитания. Ну а по весне прежние хозяева гнезда так и не вернулись, и поэтому оно навсегда осталось за воробьями.

А не вернулись они из-за того, что решили теперь обосноваться в другом месте, а именно на крутом и высоком речном берегу. Но только наши воробушки этого так и не узнали, так как не стали ничего спрашивать у своих соседей-ласточек. А не стали спрашивать, потому что все воробьи считают всех ласточек гордыми зазнайками и поэтому вообще не любят с ними связываться.

Первым из своего яичка вылупился воробьенок-мальчик. Надо сказать, что по воробьиным обычаям все имена должны обязательно начинаться на «Чив», «Чик», «Чир» «Чав», «Чак» или «Чар». Чтобы не возникало путаницы, птенцам давали имена, не похожие на родительские. Таким образом, если папино имя было Чир у, то есть на «Чир», а мамино Ч ика, то есть на «Чик», то всех своих деток они решили называть на «Чив». Своего первенца они назвали просто Чив, так как по тем же воробьиным обычаям короткое имя, состоящее всего из одного слога, считалось самым почетным и всегда присваивалось самому первому мальчику.

Чив оказался необычным птенцом. Во-первых, он и вылупился на целые сутки раньше других. Во-вторых, и это самое главное, он очень рано стал видеть окружающий мир и так же быстро научился разговаривать на своем воробьином языке. Обычные птенчики начинают видеть и говорить не меньше, чем через два-три дня после рождения. Но наш уникальный Чив уже на следующее утро с интересом наблюдал за тем, как неуклюже и медленно выбираются из своих скорлупок его младшие братик и сестричка.

– Привет, Ч ивик! С рождением, Чив ика! – поприветствовал он, как только они избавились от своих твердых пеленок и с пронзительным писком разинули голодные клювики. Нелишним будет заметить, что Чив в этот момент был точно таким же маленьким птенчиком и испытывал такой же голод. Поэтому он тут же пошире распахнул желтенький ротик и присоединился к их писку.