Георгий Полонский - Рыжий, честный, влюбленный

Мама Ларсон появилась в ночной рубашке, поверх которой зябко наброшен был меховой жилет:

– Слушай, ты угомонишься сегодня?

Папа, продолжая вместо ответа напевать, сделал Маме пальцами «козу»...

– В чем дело? Ты разбудишь детей! Людвиг и так еле уснул...

– Сейчас бы, дорогая, в самый раз твоей наливочки плюс белого мясца... От той индюшки у нас осталось что-нибудь?

– Вспомнил! А прошлогоднего фазана тебе не подать? – сердито спросила Мама, но не сбила с мужа его жизнерадостного энтузиазма:

– Не ворчи, дорогая! – сказал он весело. – Скоро, совсем скоро тебе не хватит места в холодильнике, чтобы разместить первосортные продукты! А в субботу будет пир! Пригласим твоих сестер с мужьями и детьми... они лопнут от зависти! Притащится наш легендарный дедуля, основатель «хитрологии как науки»! А вся его наука – между нами – в том, чтобы побольше чужого слопать! Стол придется раздвинуть, а стулья... стулья одолжим у Бобра Вальтера... На плите у тебя будут шипеть, урчать и благоухать блюда – такие, что у всех окрестных Шакалов будут судороги от их ароматов!

– Ой, хвастун... – прыснула Мама, не поверившая ни единому слову. – Или ты разбудил меня, чтоб рассказать свой сон? Сон хорош, ничего не скажешь...

– Я – хвастун?! Я?! Какие сны, когда я не ложился... я дело делал... Вот!

– Я в этом ничего не смыслю... – Мама зевнула. – Запруду собрался строить, плотину? Покажи тогда Бобру Вальтеру – все-таки он инженер...

– Клуша! – выпалил Папа, оскорбленный. – Сравнила божий дар с яичницей! Меня – и этого пачкуна...

– Он труженик. А ты – воображала, как дети говорят. Но когда-то ты объегорил меня раз навсегда... так что сравнивать и выбирать поздно...

Вышел с детской половины заспанный Лабан:

– Эй, потише ругайтесь, спать же охота! Там Людвиг скрипит зубами и бредит, здесь вы собачитесь...

– Людвиг бредит? – всполошилась Мама. Из-за этого известия она вовсе пропустила мимо ушей непростительную грубость старшего сына.

– Ага. Обзывает себя по всякому. Плутом, гадом, прохвостом. Умора!

– Кого-кого обзывает? – не понял Папа.

– Да себя, себя! Вообще он у вас какой-то неполноценный получился. «С приветом».

– Зато ты и твой отец – совершенство! – бросила Мама, поспешно удаляясь в детскую.

– Лабан, сядь-ка сюда, – сказал Папа и развернул свой план снова. – Такое дело надо обсуждать с тобой... ты все-таки настоящий Ларсон... если, конечно, забыть историю с мышеловкой... которая незабываема!

– Батя! – вскрикнул Лабан умоляюще.

– Ну-ну-ну, это я так... Смотри. Узнаешь местность?

– Вроде бы... Вот это что – собачья будка? Максимилиана?

– Забудь о ней, временно. Пунктир ведет – куда? В тот симпатичный квадратик, а точнее – в дом, где так негостеприимно обошлись с тобой... Так вот: теперь есть возможность появиться там желанными гостями!

Лабан заморгал:

– Желанными? Ну это ты загнул... С какой стати?

– Мы отправляемся туда на смотрины! – вдохновенно провозгласил Папа.

– Как это?

– А вот так – в меру торжественно и в то ж время свободно и непринужденно. Идем знакомиться с будущими родственниками!

– Отец, говори просто, без украшений, – попросил Лабан, – а то я еще со сна... Кто родственники? Какие смотрины? Их душить надо, чего на них смотреть?!

Весело, с иронией и подначкой поглядывал на него отец... И смаковал свой сюрприз про себя, не торопясь разворачивать.

– Спокойно, спокойно, не забегай вперед. Сегодня за ужином трижды было произнесено имя, значения которого ты не понял: Тутта Карлсон.

– Почему? Понял я. Так зовут новую подружку этого нашего правдолюба... белка она или кто?

– Да нет же! Сиди крепче, не падай: Тутта Карлсон – курица. И у твоего брата с ней, – тут Папа смущенно кашлянул и развел руками, – любовь...

– Конец света, – оторопело проговорил Лабан.

– Переварил? Слушай дальше... Пусть он «неполноценный», как ты выражаешься, но он проложил нам дорогу туда! Стоит только попросить мою прелестную будущую сноху, чтобы на три минуты она отвлекла Максимилиана – такую малость для свекра она сделает, нет сомненья – и вот мы все уже раскланиваемся в курятнике! И заметь, так никто не поднимает тревогу... Поначалу все, конечно, слегка напряжены и скованы, хозяева немного не в своей тарелке...

Лабан фыркнул:

– Еще бы! Ясно, что не в своей... если в тот же вечер они будут в наших тарелках!

Папа стал строг:

– Нет-нет, Лабан: одна такая шуточка не вовремя, раньше, чем я дам сигнал – и все летит к дьяволу. Тебе вообще не открывать пасть – тебе только улыбаться как можно искренней...

– И все?

– Ну, можешь еще гулить, как голубок. Голубь мира, понял? Девочкам мы вплетем голубые банты... они войдут первыми, с надувными шариками и цветочками... Немного погодя надо будет предложить, чтобы Людвиг и Тутта Карлсон пошли прогуляться... Дескать, нечего их конфузить, взрослые должны без них обсудить кое- какие деликатные вещи...

В этот момент из детской вышел Людвиг вместе с Мамой. Он был в ночной пижамке – вернее, в курточке пижамной и в трусиках.

– Вы говорили про Тутту Карлсон! – мрачно высказал он свою беспокойную догадку.

Папа был зол на звукопроницаемость их стен, на Лабана, говорившего громче, чем нужно было. Оба стали выкручиваться: ничего подобного... эта тема и в голову им не приходила... Людвигу просто приснилось, видимо... Мама объявила, что Людвига она нашла плачущим во сне и в испарине... уж не захворал ли?

– Я-то здоров. А папа и Лабан – они говорили про Тутту Карлсон!

–Да ты что, малыш? – оскалился широкой улыбкой Лабан. – Если она тебе мерещится везде, то при чем здесь мы?

Эта улыбка плюс слово «малыш» яснее ясного сказали Людвигу: врут, отпираются...

А Мама спрашивала в тревоге:

– Тебе душно было? Ну хочешь, выйдем с тобой на воздух? Сегодня в самом деле какая-то тяжелая ночь... будто перед грозой. Выйдем?

– Мам, я сам, один – ладно?

В дверях он сказал, будто припечатал:

– И все-таки вы говорили про Тутту Карлсон!

И стоя в коридоре, услышал папину фразу через дверь:

– Женишок у нас нервный, просто беда...

Не только Ларсонам не спалось... Если бы могли мы с вами смотреть на вещи глазами Тутты Карлсон, – знаете, что мы увидели бы? Сапоги. Те самые, хозяйские. На крыльце, освещенном двумя фонарями, И рядом еще другую пару – эти даже форсистее, со шнуровкой. И первые говорили вторым:

– Удар по самолюбию, понимаешь? Пес мой, конечно, недотепа, над ним куры смеются, но это – второстепенно... А главное – что не только его, а и меня, меня тоже этот рыжий разбойник провел за нос! А дочка – та просто в истерике была...

А носитель вторых сапог отвечал:

– Ничего, закажешь ей муфту или воротник из этого рыжего... Теперь никуда он не денется от нас! Ни он, ни все его племя...