Наталья Иртенина - Гулять по воде

– Русалка! – шепчет Аншлаг, во все глаза растопыримшись и заворожившись.

– Русалка к употреблению не годится, – спорит с ним Башка. – Девка крашеная.

Тут заметили окно приоткрытое и к нему подбоченились, уши навострили. А в избушке на столе с яствами Лешак деньжищи разбрасывает, будто карты крапленые мечет: тому, другому, третьему, всем по очереди душегубцам.

– Все ли довольны? – после интересуется.

– Довольны, папаша, – отвечают. – Благодарствуем. А только обидно нам.

– В чем обида? – спрашивает, брови сдвинув.

– Обидно нам, – говорят, – лихим головам, такое поношение терпеть, что своих кудеярских кладокопателей обираем, стабильный фонд Кондрат Кузьмича пополняем и долю с того имеем, а иноземных групповых гостей не смей тронуть. А они-то, может, поболее кладов наших кудеярских вывозят к себе через ту Мировую дырку, потому как приспособления применяют по последнему слову науки. Нам это вовсе оскорбительно и недостойно.

Иван Сидорыч потемнел квадратным лицом, шраминой побурел, глаза еще сильнее выкатил и совсем моргать перестал, а в ушах и в носу щетина зашевелилась от недовольства.

– Так-то вы, – говорит, – такие-сякие, благодарность Кондрат Кузьмичу, отцу родному, проявляете. Да я вас сейчас вмиг за шкирку и по подвалам дознавательным рассажу, а там уж разъясню подробно, отчего такое вам поношение и как к иноземным гостям уважение относить.

– Да мы что, да мы ничего, – сникли враз лихие головы, – ты лучше нам сразу разъяснение сделай, папаша, а то мы люди темные, политики не понимаем, можем и набезобразить по незнанию.

– Незнание не освобождает от наказания, – пригрозил Иван Сидорыч и объясняет: – Мы иноземных гостей обирать себе не можем позволить, потому как репутацию государства должны держать и не ронять, понятно вам, лихим головам? Просторылым кудеярцам ваше грубое обращение нипочем, а олдерлянцы народ тонкий, им обхождение нужно. Опять же, не обеднеем от их вывоза, пущай знают, что кудеярская земля богата и щедра на дары. А Кондрат Кузьмичу от того польза государственная и дружба с иноземцами нерушимая.

– Вот теперь понятно разъяснил, папаша, – лихие головы говорят, – благодарствуем за науку. Впредь знать будем, что почем. А сейчас угощайся, папаша, ешь-пей вволю.

Тут один из душегубцев встает и выходит из избушки на крыльцо за малой надобностью. А там стоит, шатается от винца, по ветру струю правит. Аншлаг тотчас Башку под бок толк и сам первым к крыльцу подкатывается. Как душегубец штаны оправил, его по макушке железкой приложили и на землю валят. Он и захрапел сразу. Аншлаг карманы ему обыскал и деньжищи Иван Сидорыча вынул, а после того оба кувырнулись к воротам и в ночи растаяли.

А из дома две лихие головы на шорох выглянули, товарища возле крыльца увидали, распростертого да поверженного, и давай принюхиваться. Потому как Аншлаг на душегубце ту знатную вонь, от клада которая, оставил, по карманам шаря.

– Опростался, – говорят, – как свинья.

И ушли обратно в избу, доедать-допивать, девку крашеную, а может, и русалку, зацеловывать. А Иван Сидорыч в окно просунулся до плеч и тоже воздухом задышал.

– Дух, – говорит, – какой знакомый.

А ему объясняют, что, мол, товарищ опростоволосился, с кем не бывает. Но Иван Сидорыч им не поверил.

– Нет, – говорит, – тут что-то другое. Тухлые яйца здесь, вот что. А это что-нибудь да значит. – И, задумчивый, обратно из окна убрался.

А Башка с Аншлагом подобрали ослабевшего Студня да прочь припустили.

– Вот она, выдержка! – Аншлаг деньжищами в воздухе машет и от удачи распирается. – На троих по целой куче каждому.

Но Студень на бумажки душегубские глядеть не может, а Башка говорит, от вони морщась:

– Твой клад, себе и бери. Возвращаться надо.

На тропинку болотную с островов скоро снова вышли, по жиже захлюпали. По сторонам не глядя, на обманки зазывные не тратясь, быстро зашагали. А Студень, от ходьбы оклемавшись, говорит:

– Там на жерди голова висела, с лицом будто стесанным. Это его.

– Кого его? – спрашивают.

– Который во сне ко мне приходил и еще прийти обещал, лицо мое выпрашивал взамен желаний.

– Тьфу ты, – Аншлаг плюется, – замороченный-обмороченный.

И Башка тоже говорит:

– Показалось.

Болото кончилось, по лесу пошли, а там уже свирестель утренняя начинается, птахи рассвет зовут. Вдруг слышат: свист разбойный издали. Ну, решили, погоня за ними от избушки душегубской, прознали там, верно, кто товарища спать уложил и опростоволосил. А от свиста тут ветер поднялся, сперва по верхушкам прошелся, потом ниже спустился, да крепчать начал. Скоро по лесу целая буря гуляла, деревья гнула и ломила, валуны замшелые из земли вытаскивала. От завыванья в ушах томленье началось, все трое по траве распластались да за стволы уцепились, чтоб не улететь и костей не растерять. Да если б продлилась буря еще малую толику времени, точно улетели бы. Но тут затишье настало, деревья попадали еще недолго с ужасным стоном и в умирение опять пришли. А птахи, которых почему-либо не сдуло напрочь, такую свирестель недовольную подняли, что хоть опять наземь ложись и уши затыкай. Башка из-под веток сшибленных выбрался и говорит:

– Это небывальщина, такого свиста уже триста лет не было. Будто старый хрыч Соловей-разбойник из могилы вылез и тешится.

– Или инкарнация у него объявилась, – сопит Аншлаг, старой корягой по затылку пришибленный.

– Скорее надо уходить отсюда, может, он еще не все высвистал, – отвечает Студень, вылезая из муравейника да стряхивая букашек из пазухи.

Согласились с ним, взяли руки в ноги и вмиг из леса выкатились, а там налетели на поповского сына, Никитушку Пересветова, учился с ними вместе. Стоит, на природу смотрит, рассвет, должно, встречает или, может, епитимью исполняет, как у них, благочинных, принято.

– Вы чего на людей бросаетесь? – спрашивает недовольно.

А Башка, Студень и Аншлаг не то что не дружили с поповичем, а так, терпели. И тоже встрече не рады.

– Тебе чего надо? – в ответ спрашивают. – Мы тебя не трогаем.

– Ясно, не трогаете, а только чуть с ног не сбили, – отвечает Никитушка.

– Был бы ты сейчас в лесу, сам бы рылом в землю лег, – говорят. – Не слыхал, Соловей-разбойник у нас новый объявился? Свистит, душегуб, деревья ломает.

– Ну? – Никитушка спрашивает недоверчиво. – Прямо так сам Соловей-разбойник? Врете, верно.

– Вот тебе и ну. Пойди проверь, стволов навалено – жуть. Сами чуть живые остались.

– А чего в лесу ночью делали? – интересуется он с прищуром.

– Клад искали, – Аншлаг рожу кривит.

– Нашли?

– Нашли, – говорит.

– А чего видели?

– Да много видели.

– И русалок?

Башка с Аншлагом переглянулись и отвечают: