Наталья Иртенина - Гулять по воде

К ипостасям в листках подпись была про редкий духовный дар, от которого Горыныч преобразовался из одного сразу в трех, и про то, как вся эта компания на одном кресле мэра будет за троих радеть о пользе народной. А преобразование и правда знатное с ним случилось, когда он еще не олигархом был и ездил с госпожой Лолой на одном дряхлом тарантасе. Госпожа Лола по своему энергетизму машину, конечно, быстро к дорожному столбу приговорила, а вместе с ней туда Горыныч попал. С того случая у него и открылся духовный дар, а от дара все остальное к рукам приплыло, в олигархи исправно вывело. Госпоже Лоле от того, может, счастье, а может, еще что, это мы не знаем. А только мэром Горыныча никто не хотел, кроме разве совсем нездоровых на голову, хоть он и культурными народами нас пристыжал. Мы-то просторылые, да в сменных ипостасях теперь тоже разбираемся, научились как-нибудь.

Вот госпожа Лола, ночь промаявшись, придумала: часть замысла Зигфриду рассказать, с остальной частью пока самой справиться, а после, когда Зиновий обратно восстановится, ему все выложить и одобрение спросить.

Зигфридова ипостась супружницу совсем не жаловала: ругалась грубо и по-всякому избегала, а ночи проводила в особых кабаках для содомцев и гоморцев. А был, говорят, в незабвенное время такой народ, заживо испепеленный за бунт против природы. Только Горыныч сам мог любого заживо испепелить, это точно, а до природы ему вовсе не было дела, и на дивное озеро он никогда не глядел. Но госпожа Лола решила это окончательно изменить и мужнин взор туда направить.

Зигфрид Горыныч из блудного кабака явился помятый, зато в чувствительном настроении. Привел с собой мал о го уличного беспризорника, велел его домашнему персоналу отмыть, накормить, а после к себе в кабинет привести на предмет усыновления сироты.

Госпожа Лола это не одобряла и сопливых оборванцев в доме не терпела.

– Сколько, – говорит, – уже перетаскал сюда этих сирот да перепортил, и не сосчитать.

– Молчи, дура, – тот отвечает, – это не твое касательство. Знай свое кобылиное дело, а в мое не суйся. Я к сиротам имею склонность, потому как сам сирота.

Тут Зигфрид Горыныч испытал душещипательность и пошел к себе в кабинет, чувствительно распевая: «За что вы бросили меня, за-а что, где мой оча-аг, где мой ночле-ег».

Госпожа Лола отправилась за ним и сразу приступила к замыслу. Расписала в живописных цветах целительный курорт на озере и как туристы будут приезжать толпой и поселяться в гостинице на берегу, которую построят на месте старого монастыря. А под конец подвела черту: нужно выкупить озеро у Кащея, пока тот не передумал и слова своего обратно не взял.

– Тьфу на тебя, дура, – сказал ей на это Зигфрид Горыныч. – Раскатала губищу. Никто не продаст тебе эту лужу. Небось Кондрашке все выложила про курорт?

– Рассказала, – надменничает госпожа Лола.

– Опять дура. Идею прихватит, тебя ототрет.

– Это ему без нужды, – отвечает госпожа Лола. – У него от дивного озера изжога внутрях, извести грозился совсем.

– А это может, – соглашается Горыныч и мыслить начинает. – Но я ему не дам. Он в Кудеяре сила, да и я не слаб. Потягаемся.

Госпожа Лола, выдох издав, отвечает:

– Наконец слышу не мальчика, но мужа. А Зиновию скажу, чтоб делал на этой теме предвыборный ангажемент против Кащея.

Зигфрид Горыныч чарку винища высушил, рукавом утерся и говорит:

– Молчи опять, дура. Озером мы займемся, на троих дела хватит. А ты вот что. Саму лужу покупать не буду, без надобности. А ты перед Кондрашкой кобылиный хвост распусти да уговори его земли под монастырем и вокруг по дёшеву отдать. Ежели попы шуметь станут, добавлю откупиться. Поняла?

– Поняла, – кивает госпожа Лола.

– А если поняла, то и пошла прочь, – говорит и опять чувствительную песню со слезой тянет: «Я начал жизнь в трущобах городских, и добрых слов я не слыхал… Я есть просил, я замерзал».

А госпожа Лола, пойдя прочь, уже другую мысль в голове держала, уготовленную для Зиновия. В этой мысли заглавную роль она присудила Генке Водяному. «Для сообщника этой деревенской шарлатанки Яги в самый раз будет», – сказала себе госпожа Лола и отправилась в музей, одемшись не так чтоб очень в глаза бросаться.

Назавтра в Кудеяре День города справляли. С утра на улицах толкучка, базары везде развернулись, шары надувные гроздьями пузырятся, всюду рыла начищенные сияют, как Кондрат Кузьмич велел. Щекотун не обманул – все семейство вывел, и жену, и тещу, и сватьев-братьев, и теток с племянниками. Каждый щекотунец со своим балаганом на улицах встал, представление развернул, народ бодрит и щекочет, как может. А откуда этот Щекотун с семейством у нас в Кудеяре взялся, пес его знает. На представлениях рот до ушей растянет, разные пассы руками водить начнет, будто ворожит, палец показывает, а то вовсе задергается и ну вопить: «Шо у мене там такое!» – будто его клопы кусают. А семейство за ним все повторяет. Некоторых из публики так защекочут своей ворожбой, что припадки бывают, да. Свалится кто на землю и давай в истеричности биться, головой об асфальт, а сам хохочет, остановиться не может. Тогда карету вызывают и в госпиталь, в чувство приводить. А иных и не довозили, те по дороге вместе с хохотунчиком дух выпускали. Такой он, Щекотун. И когда он от нас съедет, тоже пес его знает.

Кондрат Кузьмич с утра иноземную делегацию важных шишек встретил, побратимов-гренуйцев обнял душевно, облобызал и повел город показывать, благодарность народа обнаруживать перед дорогими гостями. На главной площади им хлеб-соль поднесли и чаркой нашей кудеярской водки угостили. Побратимы от этого свою чинность сразу оставили, похорошели, а главный их, мэр гренуйский, впрямь на пещерного тролля похожий, он так и вовсе к нашим девкам, разодетым в сарафаны, целоваться полез. Потом по очереди речи прочитали, кто по бумажке, а кто так, а Кондрат Кузьмич от души целый час говорил, все поминал дружбу нерушимую и побратимство вековечное.

После этого пошли на ярмарку, а это такое выставление народное, где каждый чем может хвалиться и тем прибыток себе имеет. Кто редиску пузатую и невиданную с огорода припрет, кто камушки, особо выделанные, кто вовсе валенки, узорами шитые, торгует. Сюда ж приволоклись с мыльного завода, где Горыныч как раз полным хозяином значился, и с веревкиной фабрики, там господин иноземный советник Дварфинк за главного распоряжался, потому как на это документ имел – контрольный пакет прозывается. Товар свой разложили, чтоб хвастать перед иноземцами, и ждут. Кондрат Кузьмич важных олдерлянских шишек особо к этим лавкам подвел, а там уж говоруны-умельцы хохол распетушили и ну заливать. Такого мыла, говорят, гости дорогие, нету даже в вашей знатной Олдерляндии, а таких красивых, прочных да надежных веревок вы нигде в мире не найдете, они у нас как первый сорт идут и на конкурсах медали берут. И самим попробовать дают. А важные шишки почему-то на это обидемшись и спрашивают, куриные гузки на лицевых фасадах соорудив: