Галина Красовская - Серебряное дерево

— Где же его логово? — прошептал Осечка.

Забывшись, решив, что он на охоте, он протяжно взвыл и стал ждать, когда враг откликнется на его вой. А злодей Гнилушка подкрался к нему сзади, и ядовитая пика сразила Осечку в тот миг, когда он, обернувшись, прицелился в предателя из своего ружья.

Ненамного пережили Осечку плотник Плошка и лесничий Чинарий. Когда пика сразила Плошку, Чинарий выхватил из рук умирающего Плошки бревно и размозжил им каменную каску самого Булыгана. Но тут же семь отравленных копий вонзилось в сердце храброго Чинария.

Откуда ни возьмись, на поле боя появился маленький силач Коренёк, сын Чинария. Он схватил Плошкино бревно, и пошло бревно гулять по головам булыганцев.

В страхе попятились каменные воины, а Коренёк взвалил на себя отца, Плошку и Осечку, прихватил трофей — Осечкино ружьё — и пополз к баррикаде, откуда ему навстречу уже спешили Витаминчик и Ампулка.

Но спасти никого не удалось. Осечка был уже мёртв, а Плошка и лесничий почти сразу же умерли от ран.

Вслед за Чинарием и Осечкой одного за другим убили семерых братьев Рубако, семерых лесорубов.

Осколком копья был покалечен и контужен маэстро Тромбус — теперь правый глаз его всё время нервно дёргался.

Весь изранен был командующий свирельским войском, милиционер Гарпун. Ему раздробило щёку и начисто оторвало одну бакенбарду, а в ногу угодило отравленное копьё, и Гематогену пришлось срочно оперировать Гарпуна. Жизнь командира была спасена, но... бравый моряк остался без ноги. Однако и теперь, на костылях, Гарпун не терял мужества и продолжал командовать боем. В те дни враг узнал, что значит морская душа!

Каменные груди булыганцев надёжно защищали каменные панцири, но всё же под натиском свирельцев дикарям пришлось отступить от баррикады и укрыться за лесом. Булыган приказал им выстроиться и произвёл смотр.

Глаза у воинов были подбиты, копья поломаны, а каменные туши их уже совсем остыли.

— Хлам, а не войско! — рявкнул Булыган и велел Гнилушке верхом на Ядозубе отправиться в Булыганию и привести подкрепление из раскалённых воинов.

На фронте наступило затишье.

Свирельцы отдыхали, лечили раненых и обсуждали, как воевать дальше. У многих из них за целый день не было во рту и маковой росинки, но теперь никому и в голову не приходило полакомиться сладкими тянучками. С походными котелками они по очереди подходили к котлу и получали от старушки Ватрушки порцию фронтовой каши.

— Война застала нас врасплох, — вздыхал учитель Минус.

— А я что говорил! — горячо поддерживал его Пятьюпять и начинал размахивать руками. — Давно надо было расправиться с Гнилушкой!

— Тысяча Дохлых китов! Нашли, когда жалеть об этом! — прервал его Гарпун и с досадой постучал костылём. — Теперь надо думать, как раздобыть побольше оружия...

— Но не забывайте, друзья, перед нами необычный враг, — вступил в разговор Гематоген. — Наше оружие их не берёт... Конечно, есть сила, имеющая над ними власть, но это, мне кажется, что угодно, только не обычное военное оружие...

— Если б война началась не так сразу, я, может, успел бы разгадать тайну непобедимости, — виновато вздохнул Гранат.

— Не попробовать ли нам поиграть на свирелях? — робко предложил маэстро Тромбус. Правая рука его была на перевязи, а правый глаз без устали подмаргивал. — Может, на врага подействует музыка? Музыка смягчает сердца... К тому же эти свирели особенные, из серебряных деревьев...

— Что ж, — согласился Гематоген. — Лечение музыкой, правда, требует длительного времени, единичные дозы вряд ли дадут результат... Однако попробовать можно...

Тромбус собрал сводный оркестр, решив, что дирижировать он сможет и одной рукой. Все, у кого в карманах нашлись свирели, выстроились и приготовились репетировать.

Но тут из-за леса донеслись топот и гром каменных барабанов, закрутили знойные вихри. Это двигалось булыганское подкрепление.

— Оружие к бою при-и-иготовить! — раздалась команда Гарпуна.

— А как же музыка?.. Оркестр получился вполне приличный... — огорчённо прижимая руку к груди и умоляюще подмаргивая, произнёс маэстро.

— Отставить свирели! Гром и молния! Что может сделать свирель в этой схватке не на жизнь, а на смерть? — рассердился Гарпун.

— Когда грохочут барабаны, свирели молчат, — глубокомысленно произнёс Пятьюпять.

Ещё три дня и три ночи шёл бой.

Теперь даже свирельские мальчишки вышли из безопасного места и сражались наравне со взрослыми, Они не спускали восхищённых глаз с Гарпуна и Пятьюпять, они таращили глаза и выпячивали губу, как Пятьюпять, они восклицали: «Гром и молния!», как Гарпун. Дома, на чердаках, мальчишки разыскали рогатки и стреляли из них в каменных воинов.

Сам учитель Минус одолжил у Пятьюпять его старую рогатку и старался не ударить лицом в грязь перед своими учениками.

Отрядом стрелков из рогаток взялся командовать Пятьюпять.

— Метить в глаза-щёлки! — кричал он, краснея и дымясь. — Бить в Булыгана! Бить в предателя Гнилушку!

Но Гнилушка был осторожен и изворотлив, его надёжно прикрывали каменные спины воинов. Булыганцы шли на свирельцев сплошной стеной. Они были раскалены, и след их устилался горячей пылью и песком. Опять Ядозуб поднимал знойный ураган и сушил ненавистный Булыгану лес.

Но тут, к счастью, Минус попал из рогатки в глаз самому Булыгану, и тот взревел и попятился, сея панику.

Слуги подхватили своего повелителя под руки и повели за горку, чтобы вытащить у него из глаза камешек. За ними отошло и всё булыганское войско.

Было заключено перемирие.

Воспользовавшись затишьем, обессилевшие свирельцы расположились на отдых. Караулить зелёное знамя Свирелии поставили силача Коренька с Осечкиным ружьём.

Краем рубашки Коренёк усердно тёр дуло ружья, чтоб оно блестело, перезаряжал его, щёлкая затвором, и так увлекся, что не замечал ничего вокруг.

Художник Карало с сынишкой Караликом на одном колене и этюдником — на другом устроился в большом Плошкином шкафу неподалёку от Коренька.

На войне Карало неузнаваемо преобразился. Он, хоть и был толстоват, довольно ловко бросал в неприятеля пики, а в минуты затишья брал на руки сынишку, застревал где-нибудь в укромном уголке баррикады и открывал этюдник. В глазах художника горело воодушевление, а рука прямо-таки летала над альбомными листами. Теперь под его кистью ярко синело небо Свирелии, светило ослепительное солнце, трепетно зеленели леса. И на этом ярком фоне зловеще реяли чёрный цвет смерти и ядовито-жёлтый, как картуз Гнилушки, цвет измены, вспыхивал алый цвет геройски пролитой крови.

А портреты свирельцев! Теперь это были не розово-голубые физиономии простачков с тянучками за щекой — теперь с портретов Карало смотрели свирельцы-герои.