Александр Афанасьев - Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах. Том 2

В сносках Афанасьев приводит два варианта начала сказки:

« Вариант 1 : В одной деревне жили-были мужик да баба, детей у них не было Стали они богу молиться да просить себе детище. Услышал бог молитву. Говорит однажды мужик бабе: «Старуха! Нет ли у нас какого полена; я нащеплю лучины». Баба в ответ: «Возьми, старик, в печке». Мужик взял топор, достал полено и давай лучину щепать; щепал, щепал и отрубил себе пальчик; из того пальчика сделался мальчик, да такой резвый, разумный; только народился, а уж с отцом, с матерью разговаривает. Возрадовались мужик с бабою, возблагодарили господа и назвали своего мальчика Микулка Четвертной. На другой день поехал мужик землю пахать, а баба принялась блины печь. Напекла блинов, намазала и говорит Микулке: «На, сынок! Снеси отцу пообедать».

Вариант 2 : Жили-были старик со старухою. Стала старуха капусту рубить, отсекла себе пальчик, бросила на печку, а сама приговаривает: «Пальчик, пальчик, вырасти мальчик». Истопила печь, напекла блинов, вздохнула и промолвила: «Если б был у меня сынок, он бы снес к отцу блинков позавтракать!» Только вымолвила — соскочил с печи мальчик с пальчик: «Давай, матушка, я снесу». — «Ах, сынок! Ты еще малёшенек, где тебе блины тащить!» — «Ничего, матушка! Я мал, да удал; где боком, где скоком — донесу до батюшки!» Пришел на отцовскую полосу: «Ешь, батюшка, блины; а я пахать стану». — «Где тебе пахать? Ты еще за соху не ухватишься!» — «Ничего! Я мал, да удал». Уселся поверх сошника, взял вожжи и ну пахать землю».

К словам: «Шел, шел и пристигла его темная ночь...» (с. 336) дан вариант: «Шел, шел он; вдруг поднялась буря, и полил сильный дождь. Микулка Четвертной стал под старый гриб и стоит словно под крышкою».

Вариант окончания сказки: «В другом списке сказка оканчивается так: «Да какого, — спрашивает он, — бурого али черного? Воры испугались — пожалуй, от такого шума хозяева проснутся! — и припустили в лес. А мальчик с пальчик увел быка и погнал его домой; нагоняют его воры: «Давай делиться!» Зарезали быка, мальчику бросили требуху да кишки, а мясо себе взяли, поклали на воз и поехали своей дорогой. Пока собирались они в путь-дорогу, мальчик с пальчик улучил минуту, вскочил потихоньку в телегу, залез в щель промеж досок и давай свистать. Воры услыхали свист и говорят один другому: «Эх, братцы, за нами погоня послана. Уж близко! Уйдем, пока не догнали!» Бросили телегу и побежали в лес. А мальчик с пальчик со всем возом приехал домой».

Орет — пашет.

Записано, как отметил Афанасьев, по его указанию Тихорским в «южной России».

AT 210* (Верлиока). В AT учтены только русские варианты. Русских вариантов — 3, украинских — 7, белорусских — 1. Вместе с тем в восточнославянских сборниках отсутствует встречающийся в западном и отчасти восточном (например, турецком, индийском) материале родственный «Верлиоке» сюжетный тип 210 — «Путешествие и ночлег петуха, курицы и иглы». Образ Верлиоки получил своеобразно творческое переосмысление и развитие в сказочной повести В. Каверина «Верлиока» (1982). Типичная для украинских сказок концовка «Вот вам сказка, а мне бубликов вязка» и украинская форма обращения деда к селезню — «А вы, добродею, знаете Верлиоку?», вероятно, связаны с тем обстоятельством, что сказка записана на Украине или в недалекой от нее местности.

Ожидай отплаты.

Пруд.

Сударь ( Ред .).

Уважать, почитать ( Ред .).

Пшенная кашица.

Записано в Нижнедевицком уезде Воронежской губ. Н. И. Второвым.

AT 1137 (Ослепленный одноглазый великан). Наряду с многочисленными сказками этого типа на европейских языках в AT учтены только турецкие и индийская. Между тем еще дореволюционный этнограф Н. В. Остроумов в статье «Одисеев Полифем» в киргизских сказках» (сб.: «Средняя Азия», 1910, вып. III, с. 61—64) указал на широкое бытование сказок об ослепленном циклопе у казахов и других восточных народов России. Русских вариантов — 16, украинских — 17, белорусских — 7. Сюжет известен по памятникам античной литературы: «Одиссея» Гомера (песнь IX), «Метаморфозы» Овидия (кн. XII, Телемак у Полифема), «Сатирикон» Петрония (гл. 43). Первые западноевропейские литературные обработки сказок типа «Полифем» относятся к эпохе средневековья. Известен древнейший сюжет и нартским сказаниям народов Кавказа, и тюркскому героическому эпосу («Книга моего деда Коркута»). У некоторых тюрко-монгольских народов он поныне бытует в разных жанровых формах — сказочной и легендарной. Из многочисленных исследований отметим: Hackman O. Der Poliphemsaga in der Volksüberlieferung. Helsingfors, 1903; Poliwka G. Nachtrage zur Poliphemsaga. — Archiv für Religionswissenschaft. Berlin, 1900, I, S. 305—336; Wesselski , S. 254—256; Жирмунский В. М. Тюркский героический эпос. М.; Л., 1974, с. 589—601. Вслед за В. Гриммом, образ Полифема Афанасьев, придерживаясь мифологической теории, толковал как символ мирового глаза (Поэт. воззрения, II, с. 698—701). В большинстве полных сказочных вариантов «Полифема» герой вместе с товарищами попадает к циклопу; тот пожирает товарищей героя, который его ослепляет и уходит от него под брюхом барана или надев на себя баранью шубу. Последнего эпизода в сказке сборника Афанасьева нет. Она представляет характерную для славянского фольклора разновидность сюжета типа 1137 , в котором героем, ищущем беды, выступает одинокий кузнец, а олицетворением беды-лиха — высокая одинокая женщина. В двух ипостасях — мужской и женской — фигурируют циклопы не только в славянском, но и в тюркоязычном фольклоре. Эпизод с золотым топориком, к которому пристала рука кузнеца, является традиционным для сказок типа «Полифем», но отсутствует в «Одиссее» Гомера. Однако, как видно из «Сатирикона» Петрония, этот эпизод приключений Одиссея, входил в иную, чем гомеровская, известную в античном мире версию сказания о Полифеме.

Охапку, вязанку ( Ред .).

Съела ( Ред .).

Записано в Новгородской губ.

AT 735 A (= 332 F*. Горе). Сказки этого типа широко бытуют только у восточнославянских народов. Изредка встречающиеся в польских, словацких, латышских, башкирских и некоторых других сборниках сказок соседних с восточными славянами народов, сказки о Горе, вероятно, сформировались в восточнославянской народной среде. Русских вариантов — 24, украинских — 26, белорусских — 10. Есть определенная внутренняя связь между восточнославянскими сказками о Горе, а также сходными с ними сказками о двух долях ( AT 735 — см. следующий текст) и традиционными песнями восточных славян о Горе, о Доле. На основе своеобразного сплава разных жанров устного творчества была создана «Повесть о Горе-Злочастии» (XVII в.). Исследования: Сонни А. Горе и Доля в народной сказке. Киев, 1906; Потебня А. Н. О Доле и сродных с нею существах. — В сб.: Древности. Труды Московского Археологического Общества, 1867, т. I, вып. 2, с. 153—196; его же : О некоторых символах в славянской народной поэзии. Харьков, 1914; Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха. — Сборник ОРЯС, АН, 1889, т. 46, № 6, с. 173—260; 1891, т. 93, № 6, с. 167—183; его же : Несколько новых данных о народных представлениях о Доле. — Этногр. обзор., 1891, № 2, с. 20—28. XI. Историко-типологическому изучению сказок о Горе посвящены статьи Ю. И. Юдина «Типология героев бытовой сказки» (Русский фольклор, т. XIX. Вопросы теории фольклора. Л.: Наука, 1979, с. 49—64) и Р. Г. Назирова «Шаманский бубен и запертое горе» (Фольклор народов РСФСР Уфа: Башкирский ун-т, 1983, с. 11—18). Р. Г. Назиров рассматривает русский сказочный сюжет в аспекте стадиального развития мифологии и фольклора разных народов мира. Сказка «Горе» сборника Афанасьева характерна для восточнославянской фольклорной традиции ярким бытовым колоритом, драматизмом изображения горестной судьбы крестьянина-бедняка и острой социальной направленностью.