Янина Броневская - Приключения тряпичной Бальбиси

— Дедка… сыру… ру… ру…

А другой голос, немного надтреснутый:

— Обожди, обожди, где же на дороге взять тебе сыру? Сыр на кусте не растет. С неба не свалится.

— «Дороге… ге… ге…» — передразнивает первый голос.

— Тише ты, тише! Чего орёшь? Ночь не даёшь послушать. Мало ли шуму днём? — говорит второй голос. — А ночь свой язык имеет. Сверчками разговаривает, листьями шелестит. А в лесу так и сычом гукнет и совиными крыльями захлопает.

А первый голос опять за своё:

— Домой… ой… ой…

— А мир наш широкий — разве не дом? Разве нет золотых звёзд на потолке? Подожди же, подожди! Может, нас кто и на сегодняшнюю ночь приютит… До Валента уже недалеко.

— Валента-та-та…

Всё ближе и ближе голоса… А потом култых-култых… Бредёт по дороге дед с деревянной ногой. Бредёт помаленечку. Тащит что-то на плечах. Ящик не ящик… А наверху сидит птица и цепочкой на ноге позвякивает.

Узнали, видно, старика заборные колышки. Застучали, заскрипели:

«Скрип-стук… Дедка Онуфрий… Идалека ли вы? Давненько вас тут не было…»

А дедкина деревянная нога отстукивает:

«Култых-култых… Откуда же? Известно: из мира идём».

Дедка Онуфрий опирается на костыль и вслушивается в ночь. Такое уж у него ухо, чуткое на всякую музыку. На плечах он тащит играющий ящик — шарманку. А на ящике этом сидит попугай. Зелёная говорящая заморская птица Анастазия. Назвали её так в честь покойной жены деда, пани Анастазии Грайдолковой. Путешествует попугаиха с дедкой и с шарманкой от деревни к деревне, от местечка к местечку.

— Мир — не мешок. Как тут пропасть человеку? Добрых людей хватает, — говорит дедка.

Да у него и вправду всюду друзья и знакомые. Своего дома нет: вечно он в дороге. Спит иной раз под клетчатой периной в чулане, а то и в сарае на соломе. А если ночь тёплая, случается, что и в стогу сена. А уж зимой возвращается в город. Только город этот должен быть обязательно большой. Бродит тогда дедка по дворам и играет. Анастазия вытаскивает «счастье» и сюрпризы в конвертах: колечко с голубым камешком для панны Агнешки, напёрсток для панны Петронели. Не больно дорогие это вещицы, большого дохода, понятно, дедка от своей музыки не имеет. Выручка его не толще и не худее Выручки бабуси Латковской или пана Аксамита. Но его Забота такая же назойливая — всё сидит да посиживает на его усталой спине, на натруженной ноге (потому что на ту, деревянную, очень налегать нельзя). А по вечерам Забота вскарабкивается на шарманку и заводит с Анастазией разговоры.

Так вот, дедка этот шагал околицей на ночлег к куму Валенту, и вдруг деревянная нога его наткнулась на что-то мягкое. Дедка приостановился и пошарил костылём. Наклониться он не мог — мешала шарманка. Снял он её, поставил посреди дороги, и она тотчас же откликнулась всем своим музыкальным нутром. Анастазия немедленно встопорщила перья, готовясь к выступлению. Так уж она была приучена.

А дедка между тем и не думает крутить ручку шарманки, а поднимает с дороги Бальбинку. Осматривает её со всех сторон.

— Фью-фью, что же это за балеринка такая? Очень подошла бы нашему музыкальному заведению. Ничего себе панночка, ничего себе! А что, не взять ли мне тебя с собой? А? Зачем тебе валяться здесь, на дороге? Много ты не съешь, не выпьешь — проживём как-нибудь, — сказал дедка Грайдолек и посадил Бальбисю на шарманку, рядом с птицей.

Потом перебросил ремень через плечо, поднял шарманку, и двинулись они в путь уже вчетвером: бродячий шарманщик, играющий ящик, говорящая попугаиха и тряпичная балерина.

Вышли в поле. На меже подле жнивья раскинулась дикая груша.

— Ого, до Валента, видать, уже совсем недалеко! — говорит дедка Грайдолек и веселее постукивает своей деревянной ногой.

А Бальбися сидит на шарманке и поглядывает на птицу — не смеет даже отозваться: у птицы клюв, как крючок, и загнутые когти. Вертит Анастазия головой то в одну, то в другую сторону, то одним, то другим глазком на Бальбинку посматривает. И вдруг цап ее клювом за красную юбочку, потом за чёрную косичку! Хочет — не хочет Бальбинка, а надо обороняться тряпичными ручками. Однако у попугаихи, как видно, дурных намерений нет. Это птица воспитанная, куда до неё серой гусыне! Она вежливо отодвигается на своё место и закрывает глаза.

— Анастазия-ия-ия, — заводит она через минуту, потому что такой уж у попугаев характер: ни секундочки не могут посидеть молча.

Бальбися сообразила, что это птица с ней знакомится. Не захотела и она показаться дикаркой и говорит:

— А я — Бальбинка. Не станешь меня клевать — заживём в согласии. Бальбинка — запомни! Тряпичная Баль-би-на.

А попугаиха сразу же:

— Бальбина-на-на.

— Что это ты? Никак, мою сестру Бальбину припомнила? Порядком мы уже с ней не виделись. Вот попадём в город, нужно будет обязательно к ней наведаться. Стой-ка… Где же это она живёт? На Щегловой? Нет, на Вороньей!.. Э, тоже нет… По какой же птице названа эта улица? — рассуждает дедка Онуфрий.

А Бальбинка шепчет Анастазии:

— Ой, а не бабуся ли это Латковская с Голубиной?

А попугаиха за ней:

— Голубиной-ой-ой…

— А чтоб тебе! Конечно, Латковская, по покойному мужу Латковскому с Голубиной, в девичестве Грайдолкова… Надо же! Забыл, где сестра родная живёт! Как-то там ей глаза и ноги служат? Высоко ведь живёт, и целый день за иглой. Трудная у нас обоих старость! — вздыхает Онуфрий.

Во мгле мигнул огонёк: это в окне какой-то хатёнки. Запахло дымом из трубы.

— Ну, пожалуй, мы уже на месте, — сказал дедка Грайдолек.

За забором залаяла собака. Скрипнули где-то двери, и перед домом появился сгорбленный хозяин.

— Кто это там по ночам толчётся?.. Филют, ко мне!

— Кум Валент, живы? — кричит Онуфрий.

— А, это вы, кум? А как же, жив, ещё и вас переживу! — смеётся Валент. — Заходите же в избу.

— Валент-ент-ент… — скрипит Анастазия.

— «Анастазия… ия-ия-ия…» — передразнивает её Валент. — И ты, как я вижу, в полном здравии.

Вошли в низенькую хатку. Такую низенькую, что даже Онуфрий должен был пригнуться на пороге. Небогато в ней было, но в печи трещал весёлый огонёк, а из котелка вкусно пахло.

— Каша? — спрашивает Онуфрий и ставит шарманку в угол. — А у меня с собой кусок жареной свинины, кружок колбаски и буханочка хлеба. Прокормимся как-нибудь, правда?

В избе стояли две лежанки, покрытые попонами. У потолка сушились пучки всякого зелья. Дедка Валент, кум Онуфрия, ходил по ярмаркам и продавал целебную травку от всякой хвори — ромашку, тмин, мяту. Знал он толк и в болезнях скотины и птицы. Как только заболеют где куры или корова начнёт давать горькое молоко, люди тут же — к Валенту. Одни ему яичек принесут, другие — сала. А те — крупы или муки. Так и живёт себе Валент в своей хатёнке. А хатёнка — дряхлая-предряхлая. Совсем в землю осела. Одно только окошко в ней, да и то до половины бумагой заклеено. Однако Валент славится своим гостеприимством, потому-то и стоит у него вторая лежанка в углу.